Дочь четырех отцов

— Да дворниковой дочки. Очень уж ей хотелось желтофиоли, вот я и купил на рынке рассаду. А цветочные горшки страсть какие дорогие; величиною всего-то с мой кулак, а просят за него шестьдесят крон. Вот я и подумал, что этот старый горшок будет в самый раз, нужно только провертеть дырочку в дне. Я подумал, барину она так и так теперь ни к чему, мы ведь, слышно, завязываем с этим ремеслом и будем истории сочинять.

Вот пожалуйста, вторая жертва романтики! А ведь я все еще не брался за этот проклятый роман!

Разумеется, я ничего не сказал Рудольфу: не затевать же, в самом деле, ссору с собственным лакеем! Я велел ему, раз уж так вышло, отнести Мари крышку от урны, для комплекта.

— Фактически! — ответил Рудольф на изощренном солдатском наречии. — Отличная выйдет поилка для цыплят.

У Диодора Сицилийского во «Фрагментах»[41] есть размышление о том, кто ближе к истине: греки, для которых Случай — божество мужского пола, или римляне с их богиней Фортуной. Не будучи достаточно компетентен в теологии, судить не берусь. Одно могу сказать: мне помог Счастливый Случай в сутане.

В конце концов я дошел до того, что попытался выудить тему из газет. Я выписал на месяц с десяток пештских изданий — на любой вкус. Из них я почерпнул, что в Венгрии нет ни одного порядочного человека; одни считали последним порядочным человеком Иштвана Тису[42], другие — Дезе Иштоци[43], но все сходились на том, что после них не осталось никого, кроме мошенников, жуликов, лоботрясов, поджигателей и прочих потенциальных висельников. Когда же мне хотелось поверить, что и в этой стране попадаются приличные люди, я шел в клуб и покупал «Берлинер тагеблатт»: нельзя сказать, чтобы там нас особенно расхваливали, но, во всяком случае, не поливали грязью с таким усердием, как наши собственные газеты.

Как-то вечером сидел я в клубе в укромном уголке и зевал над немецкой газетой. Тут в клуб вошла компания священников-законоучителей. Мы обменялись приветствиями. Я был знаком со всеми, кроме одного, пожилого, широкоплечего и краснолицего в сутане. Попы расселись неподалеку от меня и начали веселиться на свой поповский манер. Поп в сутане взял слово, речь его сопровождалась дружным хохотом. Наверняка деревенский поп, — подумал я, — и наверняка рассказывает пештские анекдоты. По моим многолетним наблюдениям, деревенские попы всегда знают самые свежие пештские анекдоты.

Я допил кофе, закурил свежую сигару и подозвал официанта. В этот самый момент до слуха моего донеслись слова деревенского попа:

— Это я слыхал еще от Турбока, царство ему небесное.

То была настоящая молния в ночи; в последний раз я сталкивался с таким явлением в гимназическом возрасте, да и то на страницах романов Йошики[44]. Тема найдена, роман готов! Благослови господь этого славного попа, произнесшего имя Турбока именно сейчас, а не пятью минутами позже, когда я, по всей вероятности, уже лежал бы в постели, спасаясь от мучительных романных проблем чтением последнего номера «Ревю археологик». Разумеется, теперь об уходе не могло быть и речи, и я заказал еще один кофе. Я чувствовал, что меня посетило наконец вдохновение, и понимал, что его ни в коем случае нельзя упустить.

Упомянутый Турбок был довольно известным пештским художником, мастером жанровой живописи. Мы даже встречались с ним пару раз. Однажды он поехал на этюды, стал кочевать с палаткой из деревни в деревню в поисках натуры. Так и кочевал, пока не застрял в одной из деревень. Он влюбился в собственную натурщицу, какую-то крестьянскую мадонну, и не смог расстаться с нею, даже когда она вышла замуж. Более того, он окончательно переселился туда, потратив все заработанные деньги на участок земли, и собирался построить виллу. Поговаривали, что он хочет забрать свою мадонну у мужа в обмен на землю, но кончилось все тем, что художника нашли повешенным в зарослях ивняка; ни кошелька, ни золотых часов при нем не оказалось. Слухов ходило великое множество; говорили и о самоубийстве, и о беглых солдатах, которых видали в этих краях, а мужа натурщицы и вовсе арестовали. Допрашивали его довольно долго, но доказать ничего не смогли, а потому пришлось его отпустить.