Дочь четырех отцов

Не лучше обстояло дело и с исторической тематикой. Сперва я упорно пытался справиться с Аттилой, но в конце концов он уложил меня на обе лопатки: мне так и не удалось разобраться в карте Каталаунской битвы[31]. Впрочем, можно было и раньше додуматься, что с военными у меня ничего путного не выйдет. Тут меня посетила счастливая мысль сделать героем романа какого-нибудь древневенгерского барда и сочинить что-то вроде «Цюрихских новелл» Готфрида Келлера[32]. Тема эта как раз по мне, ведь вжиться в образ собрата-поэта все-таки проще, чем в образ номада бронзового века. Выписав из Национального музея Словарь древних венгерских поэтов, я проштудировал все шесть томов вместе с примечаниями и испытал легкое разочарование: все мои собратья по перу, а точнее, по лютне, чьи имена таились в заглавных буквах стихотворных строк, оказались людьми невероятно набожными, занимались они в основном тем, что бранили священников (протестанты — католиков, католики — протестантов) и оплакивали гибель Израиля. В конце концов выбор мой пал на поэта, к которому не могла бы придраться ни одна из существующих церквей. Я избрал безымянного певца, от которого дошло до наших дней всего лишь четверостишие: «Ныне Матяша избрали // Всей страною нашей править. // Богоданный наш правитель // Будет править нам на благо». О нем никому и ничего не известно, следовательно, я могу со спокойной душой сочинять все что угодно, лишь бы это соответствовало духу эпохи. Он будет у меня последним венгерским гусляром при дворе короля Матяша[33]. Против него станут интриговать нахлебники-итальянцы, в конце концов они заставят великого короля поверить, что волоокий юноша поет королеве Беатрикс[34] любовные песни. Где здесь правда, а где наговор — сказать не могу, так как сам не успел ничего решить. Академия в очередной раз переиздала первый том Словаря древних венгерских поэтов, а я, на свою беду, его прочитал. Там говорилось, что, согласно новейшим исследованиям, песню на избрание короля Матяша следует вычеркнуть из сокровищницы древней венгерской поэзии. Жалкая подделка, восемнадцатый век.

За Келемена Микеша[35] я после этого и браться не стал, хотя тема эта была помечена в моем блокноте в числе возможных. Почем я знаю, вдруг, когда все будет готово, дотошный историк литературы возьмет и выяснит, что никакого Келемена Микеша не было в природе, а выдумал его заодно с куруцкими балладами Кальман Тали[36] в пику Габсбургам. И потом, даже если мне удастся избежать этой Сциллы, не стану ли я жертвой Харибды-критики? Недавно один критик обвинил автора исторического романа в излишнем историческом педантизме. (Nota bene: случайно мне довелось прочитать роман этого педанта. Король Ласло Кун[37] развлекался там с цыганками при свете фонарей в майшайской чарде, а кардинал Гентилий де Монтефлор[38], восседая в кресле, зачитывал буллу церковных проклятий.)

Откровенно говоря, был еще один фактор, подвигнувший меня раз и навсегда отказаться от исторической темы. Наш губернатор как-то сказал мне с глазу на глаз:

— Времена нынче, видишь ли, дурацкие, а исторический роман — деликатная штука. Не угадаешь ведь, кто победит: свободные королевские избиратели или легитимисты. Выйдет книга в неподходящий момент — ее, чего доброго, конфискуют. Я думаю, самое разумное — оставить в покое историю, пока положение хоть малость не прояснится. Ты не подумай, я не вмешиваюсь, хотя кое-что в литературе и смыслю. Знаешь, я ведь самому Миксату подсказал несколько отличных тем. Поверь, я желаю тебе только добра.

У меня и в мыслях не было сомневаться в благорасположении губернатора, да и с чего бы? С тех пор как стало известно, что я работаю над романом, о чем я, разумеется, оповестил всех, включая своего газетчика, сильные мира сего стали со мною особенно любезны. С губернатором мы выпили на брудершафт, мало того, вице-губернатор намекнул, что собирается пригласить меня на охоту, если, конечно, она в этом году вообще состоится: порох чертовски вздорожал, разве что сахарозаводчики могут платить такие деньги, порядочному человеку это не по карману. Что ж, я никогда не сомневался в том, что вице-губернатор самый смекалистый из всех нас. Он рассуждал о дороговизне только потому, — что не был уверен, получится у меня роман или нет. Про себя он решил так: если дело не выгорит, то незачем вводить его в столь избранное общество, которое время от времени посещает сам старый барон Эшелович, мало того, последний как-то раз привез поохотиться настоящего русского великого князя. Конечно, десять раз подумаешь, прежде чем вводить в этот круг какого-то писаку, ведь запаха чернил не отбивает даже можжевеловка. Только ради этого уже стоило мечтать об успехе романа. Тогда я поблагодарил бы вице-губернатора за любезное приглашение и сказал бы, что в жизни не брал в руки ружья. Единственное оружие, которым я когда-либо сражался, была мухобойка. Да и той я чаще попадал не по мухам, а по разным частям собственного тела.