Дочь четырех отцов

Она веселилась над упражнениями помощника нотариуса еще больше, чем я. Пожалуй, я впервые видел ее такой веселой.

— Оп-ля! — она хлопнула в ладоши. — Вот вам и соблазнитель!

— Простите?

— Нашелся соблазнитель для романа! Ну, тот, что отобьет натурщицу у мужа, то есть у художника. Смотрите-ка, его можно написать с этого обормота. Пустой, бессодержательный, легкомысленный тип, ничего в нем нет, кроме красивых губ, красивых глаз да красивого галстука.

— Мысль вашу я одобряю, но с красотой вы, по-моему, немного переборщили, — ответил я не без некоторой обиды.

— Но ведь так нужно: чем он красивее, тем противнее! Такие думают, перед ними ни одна женщина не устоит. — (Удивительное дело, теперь глаза у нее светились зеленым светом, как у кошки в темноте.)

— Так ведь натурщица и правда не устоит.

— Ну да, потому что она — женщина простая и глупая, для которой внутренний мир мужчины — ничто.

Тут я успокоился. Мне так захотелось работать, что в ту же ночь я посвятил юному Бенкоци целую главу. Возможно, я немного исказил его облик, но это, в конце концов, мое личное дело. Меня бесило, что мальчишка и вправду весьма хорош собой; впрочем, тут его вины нету, другое дело — галстук, который он так великолепно завязывает. Хоть любая субъективность и противоречит моим писательским принципам, мне пришлось выставить юношу на посмешище, разумеется, в соответствии с принципами. Без сомнения, это была самая удачная глава. Мне не терпелось прочитать ее Андялке, которой она должна понравиться еще больше, чем мне, ведь, в сущности, она ее придумала. Она должна получить гонорар! Было давно уже за полночь, когда я вытащил из ящика самую большую коробку шоколадных конфет и сунул ее в сумку с рукописью.

Еще будучи лириком, я заметил: если вечером что-то удается, потом очень трудно заснуть от возбуждения. (Вот, в общем, и весь гонорар, который я получал за свою лирику.) В этом смысле разница между лириками и романистами, как выяснилось, не так уж велика. Я заснул на рассвете и с трудом продрал глаза около полудня. Только я собрался выйти, как явилась прислуга и сообщила, что заходил Марта Петух и наказывал передать мне: они, мол, боле курганника не копают.

Ну и ладно, это вполне соответствует моим намерениям. Пусть предки пеняют на себя за то, что не нашлись до сих пор, искать их дальше не имеет смысла. Я уже нашел то, что искал, а также то, чего не искал. Сочиненный мною роман двигался к концу, и роман моей жизни — тоже.

Но вот с моим тезкой Петухом мне все же придется перекинуться парой слов. Ведь нужно засыпать ямы, вырытые в кургане. Да, но как мне отыскать тезкин дом? — задумался я, стоя на пороге. Как он выглядит, я помню: покосившаяся развалюха, а во дворе — сорняки в человеческий рост — но как до него добраться, не знаю. В алфельдской деревне иногда труднее ориентироваться, чем в Париже. Можно было спросить у прохожих — день был воскресный, перед избами на скамейках сидели люди, — но я всегда стеснялся задавать вопросы. Будучи студентом и впервые собравшись домой на вакации, я целый день пробродил по Будапешту в поисках вокзала. Зато никто не мог поднять меня на смех из-за моих вопросов.

Выручил меня ягненок с колокольчиком. Он щипал травку перед церквью, напротив дома священника. Шати сидел на корточках рядом с ним. В данный момент он не был погружен в философские раздумья, иными словами, пальца не сосал. Он грыз большое кислое яблоко. Я решил, что оно кисло-сладкое, потому что время от времени у него сводило скулы от наслаждения.

— Эй, Шати, ты знаешь, где живет Марта Цила Петух?

— Как не знать.

— Можешь меня проводить?

— Не, не провожу, никак нельзя.

— Почему же нельзя?

— Потому как меня матушка тут посадила, чтоб я глядел, куда вы пойдете.

Ах, чтоб тебя! Шати в качестве сыщика! Уж не меня ли выслеживала Мари Малярша вечером у оврага!

Я открыл коробку конфет и сунул одну из них Шати в ручонку.

— Знаешь, что это такое, Шати?

— Как не знать. Медвежий сахар. — Шати выбросил яблоко и в два счета расправился с медвежьим сахаром. Было видно, что его мнение о медведях сильно изменилось к лучшему.

— Ну, а теперь проводишь, Шати?

— Никак нельзя, — Шати извлек из подола красивое красное яблоко, — дядя Андраш дал мне яблочко, чтоб я отседова ни ногой, пока не спознаю, куды вы идете.

Ну вот, здравствуйте, уж от Богомольца я этого никак не ожидал. Я не знал, сердиться мне или смеяться, и чтобы разобраться, решил пустить в дело еще один кусок медвежьего сахара.

— А господин доктор тебе случайно не наказывал следить, куда я пойду?

— А как же, — добил меня Шати. — Уж цельную неделю выслеживаю.

Нетрудно было догадаться, что очередное яблоко, извлеченное на свет божий из бездонного подола, мог преподнести юному шпиону только доктор. Старое сморщенное печеное яблоко, от таких яблок колики бывают, тут-то и можно будет увиваться вокруг Мари Малярши хоть целую неделю.