Дочь четырех отцов

Тезка встретил меня несравненно дружелюбнее, чем при первом моем визите, и даже предложил мне остаться в шляпе. (Гость выражает свое неизменное уважение к хозяевам тем, что, войдя в дом, снимает шляпу. Хозяин же в знак уважения предлагает гостю снова ее надеть.

Это не самое разумное правило хорошего тона на сорокаградусной жаре, да ничего не поделаешь. Если при королевских дворах пренебрегают этикетом, пусть уж хоть крестьянская демократия держит марку.)

О работе старик, однако, и слышать не хотел. Посудите сами, можно ли разбазаривать время за такую смехотворную плату при нынешней-то дороговизне. (К этому моменту поденная плата старого бездельника достигла двухсот пятидесяти крон, а сверх того он получал еще пятьдесят крон как «руководитель работ».)

Да и не по нему боле такая тяжелая работа — ямы засыпать. Вот он и раздумал — будет теперь виноград окапывать.

— Но ведь ямы-то надо засыпать, это-то вам ясно? Не могу же я потребовать, чтоб хозяева засыпали их за свой счет.

— На моей землице ужо засыпано.

— Ну а с другими как? Что, ежели какая-нибудь скотина в яму провалится и ноги переломает?

— Свалится, у кого имеется. У меня-то у самого ни лошади, ни коровы.

Мне не хотелось, чтобы тезка и дальше спорил против прописных истин, где-то я вычитал, что это — самое тяжелое из шести прегрешений против Святого Духа. (Впрочем, Марта Петух оказался бы в весьма избранном обществе, попади он в ту залу преисподней, где расквартированы те, кто этим грешили.) Заглянем-ка к куму Бибоку, авось поможет, его нравственные принципы улучшены чтением «Окош Наптар»[134].

Идти было недалеко, всего три дома, точнее, до третьего двора. Кум Бибок сидел, расставив ноги, за верстаком и строгал какую-то длинную палку. Сразу видно, что попа нету дома — весь приход разом позабыл катехизис.

— Как же так, Бибок? Вы что же, заповедей святой церкви не знаете? Седьмой день — господу богу. Правоверные христиане по воскресеньям не работают.

— Да и по будням, сударь мой, тоже, коли нужды нету. — Кум, смеясь, стряхнул с кошутовской бороды стружку. — Убить того мало, кто ее придумал, энту работу, а того, хто ее любит, зарезать ему на поминки. Ну а это не работа, а так, фунтифлушки.

Он с любовью окинул взором двухметровую «фунтифлушку», — вот так и я смотрю на рукопись своего романа: все художники одинаковы.

— Это что такое? Косовище?

— Скажете тоже, энто что ж за косарь нужон, для этакого-то косовища! — кум пришел в негодование. — Костлявый Сикфрид — и тот короток будет. А энто — громатвод.

— Что-о? Громоотвод? Из дерева?

— Ну. Старый-то сгнил, — он указал на крышу, в которую и правда был вколочен длинный деревянный кол. — Надобно, сударь, в Мерике-то на кажном доме такой стоит.

— Да и у нас тоже, в городах. Только делают их из железа, а на верхушке — позолота.

— Ну да, так то — господа. А бедному человеку и деревянный сгодится.

— Ну хорошо. Дело ваше. Так что будем делать с курганником? Неужто и вы бросите меня на произвол судьбы?

— Я, сударь, все скажу, как есть. Кабы Андраш со службой не покончил, я бы, может, и сам за вас вступился. Да ведь Андраш, он прямо так и говорит: за такой, мол, позор никакими, мол, деньгами не заплотишь. Уж и так вся деревня смеется: дескать, барин — (то есть я!) — целое лето ума под землей ищет, а мы и ему ума не нашли и свой потеряли. — (Они!)

— Это тоже Андраш говорит?

— И он, и ишшо господин доктор.

Тут я понял, откуда ветер дует. Старый нечестивец понял, что я вижу его насквозь, и решил подстроить так, чтобы народ выкурил меня из деревни! Я и сам с радостью уеду отсюда, ямы бы вот только засыпать!

— Ну, дядюшка Габор, — обратился я к почтальону, когда мы вышли на улицу, — как будем выходить из этого тупика? Дурной у вас в деревне народец.

— Крестьяне — что с них взять, сударь, с ними что говори, что не говори — как об стенку горох. Только и есть уважительных мушшин, что я, да звонарь, да поп, да ишшо нотариус и доктор. Ну и барышня тоже, не будь она женшиной.

— Это все мне ничего не дает, никто из этих людей не станет закапывать Семихолмья.

— А чего же, вот нынче вечером со звонарем и перемолвлюсь, коли господин председатель нам доверит, заровняем эти ямы за неделю: как минутка свободная выдастся, так мы сразу и туда. А вам это без разницы, так или иначе в тысячонку пенге обойдется.

Будь у меня сокровища Аттилы, я бы и их не пожалел! Повеселев, я отправился на почту, но у самых дверей остолбенел от неожиданности. До сих пор я ни разу не слышал в этом доме ни одного громкого звука, за исключением разве что смеха. Теперь же голос матушки Полинг звучал отрывисто и резко, словно удары кнута.

— Сто раз тебе говорила: коли так — прыгну в Тису! — на этот раз она завизжала, как кнут в воздухе.

Андялкиного ответа я не расслышал, но ее плачущий голосок терзал мою душу, как заунывное пение скрипки.