Дочь четырех отцов

Уже при первом своем появлении Рудольф, безусловно, произвел на присутствующих при сем представительниц местного женского общества впечатление, совершенно неотразимое.

Беседа их разом прекратилась, как только юноша соскочил с подножки и, жестом приказав вознице обождать, пружинистой походкой направился ко мне.

— Ну, что нового дома, Рудольф? — я протянул ему руку. (Его рука была несравненно более ухоженной, нежели моя, любопытно, что до сих пор я этого не замечал; когда поеду за кольцом, загляну заодно к маникюрщику, надеюсь, там не будет слишком много народу, и мне не придется краснеть.)

— Ничего особенного, — ответил Рудольф на нормальном венгерском языке, но, оглянувшись на публику, немедленно сообразил, что изысканный стиль придется в самый раз. — Если не считать собаки, которую я осуществил.

— Что ты с ней сделал?

— Осуществил животную собаку, что пребывала в потерянности.

— А-а, как же, припоминаю, — мне живо представилась высокомерная дворникова дочка с маленькой уродливой моськой на руках, — так что же, дело к свадьбе?

— Обрушились надежды, сударь, сочетание не состоится. Возжелав заручить поцелуем душевное взволнение по причине осуществления собаки, я был извещен папашей девицы, что могу удалиться ко всем чертям, ибо удовлетворение его дочери состоит не во мне, а в соседском портном. Следственно, всякое сношение между нами покончено.

Будь я юмористом, мне, по-видимому, следовало бы ответить юноше: «примите мое соучастие», однако юмор никогда не был моей стихией, а уж теперь — и подавно; будучи счастлив в любви, я от всей души жалел своего верного слугу.

— Не печалься, Рудольф, — я похлопал его по плечу с фальшивой беспечностью, — серьезный человек не станет принимать таких пустяков близко к сердцу. — (Н-да, человек я вроде бы вполне серьезный и все же умер бы на месте, если бы матушке Полинг вдруг взбрело на ум, что ее «удовлетворение состоит» в девском бароне.) — На Манцике свет клином не сошелся.

Тут выяснилось, что Рудольф гораздо сильнее духом, чем можно было предположить. Он отмахнулся, словно от мухи:

— Была бы шея, хомут найдется.

Энергичный жест самоутешения пришелся как раз нотариусу по животу.

— Пардон, сударь, очень извиняюсь, — Рудольф вежливо приподнял шляпу.

В ответ нотариус приветливо коснулся своей черной шелковой шапочки.

— Ничего страшного, господин председатель, — он протянул руку и представился, кто он есть. Рудольф в ответ назвал свое имя, но кто он, не сказал. Ладно, сейчас я устрою так, что все станет ясно само собой.

— Ты привез все, что я велел, Рудольф?

— Да, отважился.

— Тогда будь любезен, достань из сумки духи «Сирень». Все остальное можешь выгрузить в поповском доме. Заплатишь извозчику, снесешь духи на почту, отдашь их барышне-почтальонше и быстро вернешься сюда.

— Что ж, отважусь. — Рудольф кивнул и сбежал с холма, галантно помахав дамам на прощание. (Этому он, по всей вероятности, выучился у «фактического принца», ибо я, к сожалению, не рискую приветствовать таким образом не только что незнакомых, но даже знакомых дам.)

— Послушай, братец, — спросил я нотариуса, как только мы остались одни, — чего это тебе вздумалось называть моего лакея «господином председателем»? Решил небось по выправке, что он из господ?

— Ничего я, братец, не решил. Апчхи! — нотариус взглянул на солнце и потому чихнул. — Видишь ли, такой у нас с попом и доктором уговор: величать «господином председателем» всякого чужого господина, которого занесет в деревню и про которого неизвестно, какого он роду. Раньше-то мы знали кто, «ваша светлость», кто «ваше благородие», вроде меня, кто — «вы», а кто — просто «эй, вы». «Высокоблагородий» здесь никогда не бывало, кроме девского барона, да еще губернатор как-то собрался к нам дороги проверять, да как свернули на нашу дорогу-то, тут повозка возьми да и наскочи на какой-то ухаб, губернатор вывалился и ногу сломал, с той поры в деревню — ни ногой. А вот как урезали страну-то, тут министров и одолела любовь к родине — почитай, каждую неделю четыре-пять господ из Пешта нелегкая приносит, тут уж сам черт ногу сломит: кто из них «высокоблагородие», а кто «превосходительство». Назовешь не по чину — обижаются, скажешь вместо «ваше высокоблагородие» «ваше превосходительство», так «их превосходительства» надуются: никакого, мол, уважения к чинам. Ну мы и подумали: чтоб вам всем повылазило, будете у нас все как один «господа председатели». И все довольны, ныне ведь всякий чего-нибудь да председатель, верно?

— Верно, — я глубоко вздохнул и твердо решил отказаться от должности почетного председателя общества пчеловодов, которой я был обязан одним из горчайших разочарований своей деревенской жизни.

Возвращение Рудольфа не улучшило моего настроения.

— Отдал духи? — спросил я.

— Отдал, а как же. — (Нотариус ушел домой, публика разбрелась — изысканный стиль потерял всякий смысл.) — Старая госпожа очень благодарила.

— Так ты, выходит, не барышне их вручил?