Дочь Дома

— Даже при том, что ты ее не видел?

— Я видел сноху Харрингтона верхом на ней еще зимой. Лошадь не очень хороша на ходу, но приятное на вид животное. Я думаю, она тебе понравится.

— Я не знаю, Том...

— Мы увидим ее. Нечего спешить. Мы можем проехаться и взглянуть на нее.

Мора ничего не сказала. Они свернули на тропу, ведущую через лужайку к дому. Ветер дул тихими слабыми порывами. В доме еще не зажигали лампы.

Внезапно Том взял ее под руку:

— Пойдем понюхаем розы. Мне кажется, я уже очень давно не вдыхал их ночной аромат.

Сад был в глубокой тени, лишь резко выделялись шпалеры с белыми розами. Но они знали, что аромат исходил от красных роз. Он был тяжелым, но не резким, и гораздо более теплым, чем эта ранняя летняя ночь.

— Мне не доставало тебя, — сказал Том.

— Когда?

— После чая... Когда ты ушла на пляж.

— Я была недалеко.

— Я знаю. Это глупо. Хотя я был рад, когда ты вернулась.

— Ты мог бы разыскать меня.

— Я знал, что ты в конце концов придешь.

— Да. Как красиво, Том. Горы прекрасны.

— Да. Они красивее итальянских гор... Они добрее. Это не та красота, какая заставляет тебя почти сожалеть, что ты никогда не видел их. Может быть, это лишь потому, что эти горы я знал всю мою жизнь и привык к ним.

— Всегда знаешь то, чему в конце концов принадлежишь.

— Да.

Она взяла его руку в свою:

— Пойдем в дом. Стало холодно.

По дороге к дому они молчали, слушая пронзительную настойчивую песенку сверчков, которую те завели в болоте позади розария.

II

Джеральду нравилось оставлять столовую без света как можно дольше. Из-за вечерней прохлады окна были закрыты. В камине маленьким костром горели дрова. За едой он очень редко разговаривал. Молчание стало его привычкой с тех пор, как Том и Гарри впервые пошли в школу, а потом, в военные годы, она еще больше утвердилась в нем, когда стали редкими визиты его друзей. Он всегда понимал, что молчание подходило ему больше, чем разговор. Но с тех пор, как Том вернулся с Морой, молчание, казалось, окутало его, точно сеть, попытки прорвать которую были слабыми и не вполне искренними. Вот и теперь его поглотила эта странная и необъяснимая робость, когда он прислушивался к тихой беседе склонившихся друг к другу детей. Это был разговор двух друзей, наделенных терпимостью и юмором, но не шепот влюбленных. Он никогда не спрашивал Тома о его долгом ухаживании за Морой, да и не смел задавать такие вопросы. По правде сказать, ему и не хотелось об этом знать. Это не было внезапным расцветом любви. Однако он не усматривал в этом ни намека на расчет. Они по-доброму относились друг к другу — эти двое. Их доброта была глубокой и непритворной.

Джеральд внезапно опечалился и удивился, что любит их так сильно, а понимает так мало.

— Я прошелся по другой стороне... Там, куда мы никогда не ходили, и увидел какой-то коттедж у залива, но на воде нет никакого суденышка.

Джеральд наклонился к ним.

— Там живет Мэри Стенли. Помнишь ее, Том?

— Да, помню. Я видел ее последний раз еще до войны.

— Ее можно встретить время от времени в городе по рыночным дням, когда она продает поросят... Но больше нигде. И не надейся, что она обрадуется, увидев тебя. Она боится, что кому-нибудь придет в голову навестить ее. — Джеральд взглянул на Мору. — Ее отец владел льняными фабриками в Белфасте и потерял все свои деньги. Они переехали сюда, в этот коттедж. Когда отец умер, она осталась совсем одна. Я хотел бы что-нибудь для нее сделать... Но она явно не желает ничьего внимания или участия. Жаль, что быть соседями иногда так бесполезно.

Он смотрел на Мору и думал, знала ли она об очаровании своего лица. На первый взгляд, оно некрасивое... Но у него было свойство привлекать к себе внимание. Иногда он видел, как по нему проходят тени скрытого одиночества. Сейчас, в просачивающемся с улицы сером вечернем свете, оно было напряженным и носило след печали. Мора была истинной дочерью своего отца, этого блестящего человека, но без его небрежной жестокости. Она будет доброй матерью для своих детей, мягкой и готовой простить все...