Дочь фортуны

Тао Цянь рассказал, что за последние месяцы ему удалось выкупить одиннадцать девушек, но выжить смогли только две. Его тактика была рискованна и малоэффективна, но ничего другого он придумать не мог. В публичных домах Тао Цянь предлагал бесплатно ухаживать за заболевшими и беременными, чтобы взамен ему отдавали умирающих. Он подкупал старух, которые вызывали чжунъи, когда наступал момент отправить очередную sing-song girl в «госпиталь». Тао Цянь приходил вместе с помощником, они укладывали умирающую на носилки и уносили. «Для опытов», – пояснял доктор; впрочем, ему крайне редко задавали вопросы. Девушка уже ничего не стоила, а необычная извращенность доктора только помогала избавиться от тела. Такая сделка была выгодна обеим сторонам. Прежде чем забрать больную, Тао Цянь выдавал свидетельство о смерти, а взамен требовал подписанный девушкой контракт – чтобы потом его невозможно было опротестовать. В девяти случаях девушки уже находились за гранью, и чжунъи не мог спасти их жизни, его работа сводилась к облегчению их последних часов – но две все-таки выжили.

– Как ты с ними поступил? – спросила Элиза.

– Держу у себя дома. Девушки до сих пор слабы, а одна полубезумна, но они восстановятся. За ними остался присматривать мой помощник, а я поехал искать тебя.

– Понятно.

– Я больше не могу держать их взаперти.

– Возможно, нам удастся отправить их обратно, к китайским семьям…

– Нет! Это будет новое рабство. А в этой стране они могут спастись – вот только я не знаю как.

– Если не вмешаются власти, помогут добрые люди. Давай обратимся в церкви, к миссионерам.

– Не думаю, что христианам есть дело до китайских девочек.

– Как мало ты доверяешь человеческому сердцу, Тао!

Элиза оставила своего друга распивать чаи с Громилой, а сама взяла каравай свежеиспеченного хлеба и отправилась в гости к кузнецу. Она застала Джеймса Мортона перед горном – потного, полуодетого, в кожаном фартуке и с тряпицей на голове. Внутри стоял невыносимый жар, пахло дымом и раскаленным металлом. Кузница представляла собой деревянный барак с земляным полом и двухстворчатой дверью, которая в часы работы летом и зимой была открыта настежь. Перед дверью стоял большой стол для приема заказчиков, а за ним горн. Со стен и потолочных балок свисали кузнечные инструменты, выкованная Джеймсом железная утварь и подковы. У задней стены стояла приставная лесенка, ведущая на чердак, который служил спальней; проем был прикрыт от посторонних глаз плотным брезентовым занавесом. Внизу вся меблировка состояла из лохани для мытья и двух стульев у стола; единственными украшениями были американский флаг на стене и три полевых цветка в стакане на столе. Эстер гладила ворох белья, покачивая огромным животом и обливаясь потом; женщина орудовала чугунными утюгами с углем, но при этом что-то напевала. Любовь и беременность сделали из нее красавицу, вокруг нее светился ореол безмятежности. Эстер стирала чужое белье – это был столь же тяжелый труд, как и мужнины упражнения с молотом и наковальней. Трижды в неделю Эстер загружала тележку грязным бельем, отправлялась на реку и проводила полдня на коленях, намыливая и работая щеткой. Если погода стояла солнечная, женщина сушила одежду на камнях, но часто ей приходилось возвращаться домой с мокрым ворохом, а потом сразу же наступала очередь крахмала и утюга. Джеймс Мортон так и не сумел добиться, чтобы жена прекратила себя истязать: Эстер не допускала и мысли, что ее ребеночек может родиться в таком жилище, и откладывала каждый цент для переезда в настоящий дом в поселке.

– Чиленито! – воскликнула жена кузнеца и приветствовала друга крепким объятием. – Давненько ты ко мне не заходил.

– Эстер, какая ты красотка! Вообще-то, у меня дело к Джеймсу, – предупредила Элиза, передавая хозяйке хлеб.

Кузнец отложил инструменты, отер тряпкой пот со лба и отвел Элизу во двор, а Эстер вынесла три стакана лимонада. Вечер был прохладный, небо хмурилось, но до зимы было еще далеко. Воздух пах свежей соломой и влажной землей.

Хоакин