Дочь Горгоны

– Ничего себе переход от чудовищ, – засмеялась мама. Неискренне засмеялась, и сама поняла, что это заметно. Улыбка исчезла. – Никита, я не против Яны. Красивая девочка, неглупая. Но она не москвичка. Даже мне, коренной москвичке, непросто было ужиться с семьёй твоего отца, потому что они все были такие деловые, хваткие. А я из семьи интеллигентов среднего достатка. А приезжая… или сбежит от тебя через полгода, прихватив кусок финансов, какой сможет унести. И ладно, если только их, но, скорее всего, и твоего сердца, а этого я не хочу. Или же её прожуют и выплюнут. И будет у тебя красивый и тщательно пережёванный трофей. Ещё научится печь пирожки у меня, и всё. Рот открывать будет только по хлопку и по большим праздникам. Ты этого хочешь для своей подружки?

– Н-нет. – Никита нутром понимал, что мама говорит не про Яну, но сейчас вслух упоминать Солунай было бы совсем глупо. Лучше он её привезёт и покажет. Уж Солунай тут никто не прожуёт. Он не позволит!

Шевельнувшуюся мысль, что неплохо бы сначала узнать у самой Солунай, он задавил пирожками. Она же не совсем дикая дурочка, разумеется, сама захочет уехать с ним в Москву!

Глава 20. Коллекция голов

Солунай поднималась по лестнице за Александром Николаевичем в башню-которой-нет и, кажется, дышала через раз. Она не помнила, как они от болота добрались сюда. Кажется, у приюта их встретил встревоженный Бануш, но, посмотрев на её голую шею, он сник и убрался с пути. А может, это потому, что она была вся грязная и отчётливо воняла тиной. Стоило пойти и переодеться, но Найка страшно боялась, что директор передумает вести её в башню, поэтому молчала, хотя в сапогах хлюпало, а с рукавов только-только перестало течь.

Александр Николаевич остановился у двери, щёлкнул замком и чуть приоткрыл дверь.

– Я вхожу, есть кто-то новый? – крикнул он внутрь.

– Нет, – раздалось изнутри. И только после этого директор зажёг лампу, которая стояла тут же, у двери.

– Пойдём, – позвал он Солунай. – Лучше закрой сейчас глаза и не подглядывай.

Найка, вообразившая, что здесь насильно удерживают людей или чудовищ, не очень хотела закрывать глаза, но всё же послушалась. В конце концов, если директор держит тут непослушных чудовищ, задумавших бежать из приюта, то у неё должна быть хорошая компания. И Васса, кстати, тоже тут должна быть.

Она позволила провести себя несколько шагов под шепотки и шуршание кругом, а потом её легонько подтолкнули в спину и произнесли над ухом почему-то по-гречески:

– Мерпесса, я привёл твою дочь, как и обещал.

– О, а обязательно было перед этим валять девочку в грязи? – спросил хриплый голос тоже по-гречески. Только он отличался от того греческого, который знала Солунай.

– Кето, девочка моя, посмотри на маму.

И Солунай распахнула глаза, чтобы понять, что она нос к носу находится со взрослой горгоной. Крупные длинные змеи в таких же чёрных кудрях, такие же очки на точно таком же остром носу, такой же изгиб губ… Солунай не сразу поняла, что она видит только голову, расположенную на смутно знакомом диске.

– Мама? – неуверенно произнесла она.

– Конечно, мама, не папа же, – усмехнулась та. – Ты выросла. Так быстро выросла! А я не верила Александросу, думала, он смеётся надо мной.

Найка не сразу поняла, что Александрос – это её директор.

– Мерпесса, я оставлю вас на полчаса, не порть ребёнка. – Директор явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Это мой ребёнок, Александрос, кому ещё рассказывать ей о жизни, – резко ответила горгона, и её змеи взвились в воздух.

Солунай думала, что сейчас Александр Николаевич выскажет всё. И про ночи недосыпа, и про учёбу вредных чудовищ, и про вытаскивание их из болота, и про поиски пропитания для этих детей… Но он просто вышел и закрыл дверь.

– Я надеялась на жаркий спор, – призналась Мерпесса несколько разочарованно.

– Ты вечно на что-то надеешься, Мер, но он тебе не по зубам, – раздалась трескучая греческая речь слева. Солунай оглянулась и ахнула. Она не видела раньше, но в этом круглом помещении были амфитеатром поставлены полки. И на всех были похожие на плоские тарелки диски. Многие пустовали, но большинство всё же были заняты головами. Красивыми и уродливыми, в намордниках и в очках, причёсанными, лысыми, выглядевшими точь-в-точь как люди и явно лишёнными даже признаков разумности. Солунай показалось, что вдалеке стояли гриб и комок студня. Она просто понадеялась, что ошиблась.

Говорящая была красивой женской головой, но в искусно заплетённых волосах виднелись перья.

– Вы гарпия? – спросила она и вздрогнула, когда мать расхохоталась.

– Обидеть хочешь? – на чистом русском осведомилась голова. – Из алконостов я, Мефоной прозванная в честь прабабки.

– Просто вы говорили на греческом, – попыталась пояснить Солунай, но стушевалась и тихо шепнула: – Извините.

– Нечего горгоне извиняться, плюнь в неё, и дело с концом, – заметила Мерпесса. – И сними очки. Хоть ненадолго, но все оцепенеют, немного в тишине побуду.