Дочь княжеская. Книга 4

Сихар выпрямилась, складывая на груди руки. Хрийз с болезненной мстительностью отметила, что женщине очень не понравились такие страшные по сути своей слова. А как она хотела? Обвинять и приговаривать к казни невинных — легко. На себя примерить — трудно.

— Я этого не делала, — ровно сказала Сихар. — Что до лечения, за свою самодеятельность вы ещё расплатитесь, ваша светлость. На погребальном костре повторю всё то же самое: ваше «вопреки» на самом деле — отсроченная гибель.

— Не уходите в сторону от вопроса! — крикнула Хрийз. — Это вы убивали Милу и хотели убить меня.

— Нет, — ровно возразила Сихар. — Ошибаетесь, ваша светлость. Не я.

— Но мою сестру вы не любили!

— Не любила, — признала Сихар. — Но вплетать Смерть в защитный флер… инициировать узконаправленный выброс стихии… сети творить душегубительные… извините, ваша светлость. Не моё. Да и как, по-вашему, поймала бы я Милу Трувчог? Целых два раза. Она намного сильнее меня!

— А я вам не верю! — бешено выкрикнула Хрийз.

— В любом случае, — сказала Сихар сдержанно, — я требую справедливого суда! Обвинять на основании «мне чтo-то показалось» — не лучший метод, ваша светлость. Далеко с ним уйдёте. Надолго.

— Она права, — уронил слово Славутич.

Он встал, и разговоры все смолкли. Сейчас от имперского посланника исходила такая мощь, такая неодолимая сила, что спорить или просто привлекать особое его внимание не захотелось никому.

— Сихар Црнаяш, вы признаёте себя виновной?

— Нет! — отрезала она.

— А вы, Хрийзтема Браниславна, продолжаете настаивать на обвинении?

— Да, — выплюнула Хрийз, её трясло от гнева, ярости и острого желания стереть с лица Сихар её невозмутимую улыбочку.

Как она смеет! И хватает же совести…

— Полагаю, вам необходимо сейчас уйти в свои комнаты, госпожа Црнаяш, — сказал Славутич. — И не покидать их до суда.

— Она сбежит! — возмутилась Хрийз.

— Пусть виноватые сбегают! — возразила Сихар. — Я — не виновна!

— Это будет доказано или опровергнуто судом, — заявил Славутич.

— Вот оно как бывает в жизни, — с горечью сказала Сихар. — Лечишь их, тащишь их c Грани, а в ответ — «благодарность» в виде неправедного обвинения.

— Сихар, прошу вас, — сказал Славутич. — Закон и порядок.

— Молчу, — ответила целительница сухо.

Сидела очень ровно и прямо, раненая гордость. Хрийз на мгновение с ужасом усомнилась в собственной правоте. Что, если она и вправду обвинила невиновного?! Сихар накажут… казнят, скорее всего… а настоящий злодей выждет время, потом ударит, причём именно тогда, когда никто даже не подумает ожидать удара…

Коленки подогнулись от накатившей слабости, так что пришлось сесть, положить руки на стол и несколько позорных минут отчаянно удерживать сознание на грани полной его потери. Было обидно, больно, бешено, а в глубине души… Там, на самом дне её, билась, как умирающее сердце, надежда, что, может быть, это всё-таки не Сихар…

Потом было мутно и тягостно: спальню Хрийз осматривали, сканировали магический фон, сам же Славутич и сканировал, в присутствии остальных, и это был такой позор, что Хрийз не знала, куда деваться — посторонние в её спальне! Милу трогать она не позволила. Села рядом, смотрела волком.

Маленькая неумершая спала всё так же, безмятежно и ровно. Если и снилось ей что-либо, понять по ней этого было нельзя. Хрийз не позволила её разбудить, но Славутич, впрочем, признал, что идея так себе. Трогать неумершего во сне — себе дороже, Хрийз Мила еще терпела, а что с остальными сотворит, никто не брался даже гадать. Её ощутимо боялись даже спящую, Хрийз чувствовала это.

Но вот ведь, кто-то не побоялся силой надеть на неё это проклятое платье! Знала бы, не вязала бы его.

Сияющий свет передвинулся от запада через север к востоку. Лёгкие перистые облака наливались коричневато-алым золотом — начинался рассвет. Хрийз присела на лавочку, долго смотрела в горизонт с лютой тоской: закончится это всё когда-нибудь или нет?! Скорей бы уже вернулся отец и забрал обратно всю эту власть и все эти решения, да и ответственность эту вместе с магическим даром тоже. Устала. Так устала, что не описать словами. Сколько можно уже барахтаться в болотной воде, тянуться к свету, к воздуху и, вместо спасения, получать палкой по голове снова и снова. Зря вернулась. Надо было так и бродить призраком по Геленджику, пока не развеяло бы окончательно.

Геленджик.

Город детства вспоминался теперь не весёлым и солнечным, а таким, каким Хрийз увидела его по дороге в логово Даррегаша Рахсима — хмурым, прошитым мелким противным дождём, серым. Как будто жизнь из него выпили, хотя война шла в другом мире, иссушающая души сеть была — в другом мире…

Вернулась — правильно. Паука-душежора надо было давить. Чтобы он не творил больше свои мерзости — ни с кем, ни над кем. Ради этого можно было и жизнь отдать снова. Лишь бы точно знать, что Даррегаш Рахсим отправится за Грань без каких-либо иных вариантов, предполагающих спасение.

Кем он возродится снова? Мерзким слизнем или мироздание даст ему шанс искупить причинённое зло в обличие получше?