Дочь короля

И, поглядев на меня, добавил:

— К вам, сэр Гуго, предложение о службе не относится.

Я внутренне сжался. Граф — хозяин в своей земле, и он мог поступить со мной как ему вздумается. Однако граф не стал заключать меня в подземелье и судить как зачинщика беспорядков. Он попросту изгонял меня.

Бог мой — этот сакс просто ни во что меня не ставил! Для него я был ничтожеством, с которым он не хотел иметь дела!.. Хотя в его поступке был смысл. Этот парень хорошо разгадал меня, знал мои честолюбивые устремления и понимал, что после того как я буду с позором изгнан графом Норфолком, вряд ли мне светит получить службу у какого-нибудь сеньора. Позор превращает рыцаря в изгнанника. Ах чёрт! — лучше бы он заточил меня. Тогда на мне бы хоть лежал отпечаток мученичества, а христианские души падки на сострадание.

— Где миледи Бэртрада? — рискнул спросить я.

Взгляд у Эдгара словно с прищуром. И сколько в нём презрения! Мы были одного роста, я даже чуть повыше, но отчего-то у меня сложилось впечатление, что глядит он на меня сверху вниз.

— Моя жена у себя в покоях. И как поступить с ней — только моё дело.

Больше он на меня не смотрел. Обращался только к моим рыцарям, спросил, согласны ли они служить. Я поглядел на них. Всё это время я был их командиром, многие из них умоляли меня зачислить их в отряд, клялись в верности, некоторые, чтобы получить место, даже приплачивали мне. Что ж, безземельные рыцари в наше время на что только не идут, чтобы получить свой кусок хлеба с беконом. И сейчас этот кусок они могли получить от графа. Я для них более ничто, из-за меня они попали в беду. И как бы гневно я ни смотрел на них, то один, то другой из моего отряда опускались перед Эдгаром на одно колено, произносили слова раскаяния, клялись верно служить.

Проклятый сакс опять обошёл меня. Но не велика победа, если учесть, что он граф, а я простой наёмник. И всё же мне стало горько. Даже то, что не все мои люди присягнули, — человек десять не сочли нужным унижаться и сгруппировались вокруг меня, — не сильно обнадёживало. Я заметил, как и Ральф де Брийар тоже сделал шаг вперёд, но, видимо, устыдился моего взгляда и отступил.

И тут случилось неожиданное. Мрачный Теофиль, до этого стоявший подле меня, вдруг стремительно кинулся вперёд. Нас всех разоружили, и когда Теофиль выхватил из-за голенища сапога длинный узкий стилет... Кто-то из присутствующих шарахнулся в сторону, кто-то испуганно закричал. Теофиль уже был подле Эдгара, занеся для удара руку. Но прежде чем он завершил движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вскрик Теофиля. Он так и остался стоять в двух шагах от графа, занеся руку со стилетом. Потом словно уменьшился в размерах, склонился, скрючившись над торчавшей из его груди рукоятью. Я понял, что Эдгар сразил нападавшего, метнув в него нож.

Мы все попятились, глядя на поверженного Теофиля. Эдгар тоже не сводил с него взгляда, судорожно глотнул. Я понимал Тео. Он всегда был без памяти влюблён в Бэртраду, всегда ненавидел Эдгара. Ему бы поболее ума... Не так надо действовать с этим саксом.

Последняя мысль придала мне сил. Я был изгнан, опозорен, мои люди отказались от меня. Но всё же... Судьба часто бывала несправедлива ко мне, однако я усвоил — сила не в том, чтобы всегда выигрывать, сила в том, чтобы уметь подняться после поражения. И у меня эта сила была. Но я молчал пока. Молчал и когда с остатками своих людей покидал земли Гронвуда. Нам вернули наших лошадей, но оружие возвратили, только когда мы уже миновали владения Эдгара. До самых фэнов нас сопровождал усиленный отряд охраны, причём на злые слова они не скупились.

И только вновь опоясавшись мечом, я почувствовал облегчение. Да и мои люди, похоже, приободрились, твердили, что ещё дёшево отделались. Денег у нас с собой не было, но имелась грамота графа с указанием, чтобы на побережье нам позволили сесть на любой из отправляющихся на континент кораблей. Так Эдгар не оставлял нам ни единого повода задержаться в Норфолкшире, но устраивал так, что мы сами будем заинтересованы в отплытии. И мои люди уныло обсуждали эту перспективу, говорили, каким посмешищем они станут. Всем было ясно, что скоро ни один из нас не сможет получить службу. Конечно, кое-кто надеялся успеть найти место, пока весть о нашем изгнании не получила огласки, однако все понимали, что дурная слава и позор накроют их, словно рубища нищего, и тогда они лишатся своего положения.