Дочь короля

Мадам стояла в гардеробной, вытянув перед собой руки. Фрейлины затягивали на ней корсет. Мадемуазель уже успела облачиться в восхитительный серовато-бежевый атласный роброн, усеянный топазами. Халида как раз завершала украшение ее высокого, в оборках и лентах фонтанжа.

Едва увидев Мари-Жозеф, Халида уронила ленты, бросилась к ней и молча ее обняла. Следом за нею кинулась Лотта. Мари-Жозеф приникла к сестре и к подруге. Георгинчик Старший потрусил к ней, пыхтя, а за Георгинчиком Старшим, тявкая, потянулся и Младший. Они принялись обнюхивать подол ее нижней юбки и, почуяв Шерзад, истерически залаяли.

– Тише! – прикрикнула Лотта и отогнала болонок.

С помощью камеристок мадам невозмутимо облачилась в роскошное платье золотой парчи, словно не замечая присутствия мушкетеров.

– Можете идти, – наконец велела она им.

– Но, мадам…

– Делайте, как я сказала.

Они переглянулись и, пятясь, удалились из уборной. Несомненно, они остались дожидаться Мари-Жозеф в вестибюле, ведь даже повелительный тон и самоуверенность мадам не могли отменить королевские приказания.

Мадам прижалась щекой к щеке Мари-Жозеф:

– Ах, душенька, ваша судьба достойна трагической баллады. Король разгневан и требует, чтобы вы непременно присутствовали на пиру.

– Мадам, что же мне делать?

– Девочка моя, все, что мы можем, – это повиноваться его величеству.

Мари-Жозеф помогла Халиде причесать мадам, держа наготове шпильки и те немногие цепочки, подвески и кружевца, которыми мадам согласилась украсить волосы. Мари-Жозеф не могла забыться за повседневными заботами. Руки у нее дрожали. Другие фрейлины перешептывались, осуждая ее неповиновение, ее испачканное, измятое платье и растрепавшуюся прическу.

«Шерзад жива, – думала Мари-Жозеф, – пока жива…»

Однако она знала, что в бассейне фонтана ее подруге долго не продержаться.

Мадам протянула руку. Мари-Жозеф застегнула у нее на запястье бриллиантовый браслет, подарок короля. Грани алмазов ослепительно засверкали в сиянии ее слез.

– А сейчас, – сказала мадам, – мы должны что-то с вами сделать.

Она строго оглядела Мари-Жозеф:

– Вы же не можете присутствовать на пиру у его величества в грязном платье!

– Не дразните ее, мама! – вступилась Лотта.

Она подвела Мари-Жозеф к шкафу и распахнула дверцы.

Перед Мари-Жозеф предстал самый прекрасный роброн, который ей доводилось видеть: переливчатого серебряного атласа, отделанный серебряным кружевом, с корсажем, усеянным лунным камнем.

– Мадемуазель, я не могу…

– Его прислал месье де Кретьен. Он покорно просил вас принять подарок.

«Я погубила его, – пронеслось в сознании Мари-Жозеф, – а он по-прежнему благожелателен и любезен ко мне».

Лотта обняла ее, поцеловала, дружески крепко сжала ее ладони в своих и оставила наедине с Халидой. Лотта, мадам и их свита удалились, шурша юбками, влача за собой шлейф изысканных ароматов и громко перешептываясь.

Халида незаметно передала Мари-Жозеф записку. Развернув ее, Мари-Жозеф ахнула: она узнала почерк Люсьена.

«Скоро увидимся. Люблю. Л.».

– Не плачьте, мадемуазель Мари, – принялась увещевать ее Халида, – у вас и так покраснели глаза. Сядьте-ка, сейчас я расчешу ваши колтуны.

– Мадемуазель Халида, я должна послать ответ. Можно ли рискнуть?

– Может быть, я как-нибудь и ухитрюсь, – предположила Халида. – У графа Люсьена много агентов.

«Люблю, – написала Мари-Жозеф. – Люблю беспредельно, безгранично».

Халида прошептала что-то мальчику-пажу и отослала его с запиской, а потом стала с великим тщанием облачать Мари-Жозеф в «лунный» роброн. В зеркале отразился прелестный призрак в серебристо-серой мерцающей дымке.

– Вы в полной мере это заслужили, – с удовлетворением отметила Халида.

Мари-Жозеф спрятала за декольте записку Люсьена.

– Сестра, – спросила Халида, – вы позволите мне причесать вас как подобает?

Выбрав один из фонтанжей мадемуазель, она показала его Мари-Жозеф. Та попыталась было сохранить серьезный вид, но, вообразив, как на весь вечер на голове у нее воздвигнется массивное сооружение из проволоки, лент и кружев, не выдержала и расхохоталась.

– Вам не нравятся фасоны, которые я придумала? – сурово осведомилась Халида.

– Простите! – Мари-Жозеф прижала руки ко рту, стараясь унять смех. – Мадемуазель Халида, я не хотела…

Тут Халида сама расхохоталась, вспомнив нелепые башни, ее стараниями колыхавшиеся на головах модных дам, и отложила фонтанж, убрав волосы Мари-Жозеф совсем просто.

– Но вы должны надеть вот это.

Халида вплела в локоны Мари-Жозеф нитку жемчуга.

– Ваше ожерелье!

– Мне придется попросить вас его вернуть, – призналась Халида. – Им я оплачу свой переезд домой в Турцию.

В действительности любой подарок, полученный от Марии Моденской, был сделан на деньги его величества. Поэтому Мари-Жозеф несколько утешала мысль, что если его величество и не отпустит на волю Шерзад, то, по крайней мере, внесет свою лепту в освобождение Халиды.