Дочь любимой женщины

– Да, – ответил он несколько расслабленно. – Ты знаешь, я вдруг захотел заснуть с тобой рядом… и трогать тебя во сне, и чтобы проснуться с тобой вместе… и потом пойти завтракать… Ты мне в самом деле нравишься.

– У тебя, наверное, завтрак включен в стоимость, – сказала она. – А я как же?

– Пойдем в кафе.

– А не жалко? Что твой завтрак пропадет?

«Господи, – подумал Юлиан Игоревич, – ну зачем она говорит глупости? Что она за человек вообще-то? Впрочем, какая разница…» А вслух сказал:

– Голодная не останешься. Ну, иди сюда скорее.

– Ура! Ура-ри-ру! – и она, скинув махровые гостиничные тапки, разбежалась и бросилась к нему в постель.

Номер был большой, было где пробежать пяток шагов.

* * *

Утром она вскочила, включила телевизор на полную громкость и захлопнула дверь ванной. Юлиан Игоревич открыл глаза. Опять закрыл. Вспомнил вчерашний вечер. Чуть было не заснул снова, но уж очень громко тараторила дикторша, вперемежку с шумом и стрельбой. Он окончательно проснулся. На экране горела африканская деревня. Люди метались между хижинами. Над ними с треском и пальбой летали вертолеты. Юлиан Игоревич повертел головой, ища пульт. Пульта не было рядом. Он встал, огляделся. Ага, на подоконнике. Он нажал «выкл», сразу стало тихо, и в этот момент он услышал шум спускаемой воды в унитазе и через пять секунд – звук душа.

Юлиан Игоревич улыбнулся. Вот почему она включила телевизор – она просто не хотела, чтоб он слышал ее туалетные, так сказать, звуки. Как это смешно и трогательно вместе с тем. Он снова улегся в постель. Она вышла из ванной, совершенно голая, с мокрой головой. Но у нее была очень короткая стрижка, так что ничего. Он впервые увидел ее на свету и подробно. Он вспомнил, что забыл, как ее зовут. Или вообще не знал, не спросил. Но уже теперь неловко было спрашивать. Поэтому он решил слегка схитрить, и всплеснул руками, и воскликнул:

– А кто это к нам пришел?

– Здрасьте! – сказала она тонким трескучим голоском. – Это Буратино! Такой маленький деревянный человечек! – и стала вертеться перед ним.

Она была невероятно худая. Ребра наружу. Груди как пупырышки. Плечи как шарниры. И вдобавок, как в свое время шутил Игорь Августович, папа Юлиана Игоревича, «ноги по бокам». То есть худые бедра с обеих сторон костистого таза, а между ними – несмыкаемый просвет. Юлиан Игоревич опустил туда взгляд и увидел слегка подстриженный лобок, а внизу – сильно вылезают два розово-коричневых лепестка. Он вдруг почувствовал, что хочет ее так же нестерпимо, как в тринадцать лет хотел глянцевую фотомодель из «Плейбоя». У него в горле пересохло. Даже не смог позвать ее, а только рукой поманил.

Она, в точности как вчера, с разбегу прыгнула в постель.

Потом они завтракали в кафе.

Он коленом упирался в ее худое бедро.

– Слушай, – сказал он. – Давай я поменяю билет и продлю гостиницу…

– О! – серьезно сказала она. – Неужели? А как же твои предупреждения?

– Ладно тебе! Да, все мои предупреждения, – вздохнул он, – остаются в силе. Но еще один день можно.

– Нет, – сказала она и шепотом доверчиво добавила: – Живот болит.

– Прости, – ответно прошептал он, – Неужели я так сильно… тебе там… намял?

– Да нет! – она усмехнулась. – Вчера что-то не то съела. Прости, я в туалет сбегаю. А ты иди, тебе пора.

Она чмокнула его в щеку и убежала.

* * *

Через полгода он все-таки нашел ее.

Он уже раз десять приезжал в этот недальний город, бродил по улицам, заходил в разные кафе, торчал в фойе того самого концертного зала, где выступал тогда, – но встретил ее совершенно случайно. Просто на улице. Вернее, на набережной. Она покупала в киоске бутылочку воды без газа. Отвинтила пробку, попила из горлышка. Он смотрел на нее и все сильнее понимал, что не может жить без этой девочки, некрасиво худой, с костлявыми пальцами, жилистой шеей и кривоватыми ногами.

– Буратино! – позвал он.

Она обернулась.

– Вот и я, – сказал он.

– Ура-ри-ру! – она обняла его, поцеловала и спросила: – Зачем приехал?

– Пойдем сядем где-нибудь.

В кафе он долго, подробно и искренне рассказал ей, как тосковал без нее эти полгода, как не мог работать, как злился на себя, что не взял ее адреса, как мечтал, как вспоминал, как думал, решал и, наконец, решился. От нее нужно только одно слово. И он тут же, как говорят американцы, готов to start the ball rolling. Начать, так сказать, процесс перемены судьбы. Только одно слово. Даже можно без слов. Один кивок.

Она молчала.

– Ты пойми, – сказал он, сглотнув обиду. – Я тебе ничего не предлагаю. Хотя все мое будет твое, разумеется. Но не в том дело. Не думай, я не собираюсь тебя, как говорится, осчастливить… Я. Тебя. Прошу.

Она все равно молчала.

– Я тебя люблю! – сказал он. – Я никогда никого так не любил. А я ведь умею любить, я люблю любить, я много любил, но вот так – в первый раз, клянусь.

– Опять, – сказала она.

– Что опять?