Дочь любимой женщины

Он долго ворочался и все время хотел горевать о своем отце, вспоминать его, плакать о нем, но думал почему-то о девочкином папе в черном костюме. Наверное, у него просто нет другой приличной одежды. Другое у него, наверное, старые брюки и ковбойка. Ну или тренировочные. И вот он приоделся, встретить дочкиного кавалера. Смешно и жалко. Позавчера девочка рассказывала, что мама его любит, но не очень уважает. Потому что ему уже пятьдесят два, а он просто служащий в своем министерстве. Абсолютно рядовой. Даже не старший специалист, не говоря уже о завотделом. Все молодые, которые на работу пришли гораздо позже него, уже давно его обскакали.

Мальчик вспомнил, как девочкин папа заискивал перед ним – позавчера. Подкладывал куски, улыбался, в глаза заглядывал, шутил. Смешно и противно. А сейчас, вот в этот вечер, – вдруг вспомнил мальчик – он изменился. Как-то даже выпрямился. Говорил ласково, глядел заботливо, но как старший на младшего – то есть как надо. Но ведь еще позавчера почти что кланялся. Еще смешнее.

Мальчик услышал шаги в коридоре.

Открылась дверь, и тихонько вошла девочка. Он повернул голову к ней. Она приложила палец к губам. Присела на край его дивана. Она была в короткой ночной рубашке. Погладила его по лицу, пальцами по векам и щекам.

– Я думала, ты плачешь, – прошептала она.

– Нет, – сказал он. – Держусь.

– Я тебе очень сочувствую, – сказала она тихонько. – Я бы, наверное, ревела как из ведра. Ты молодец, что так держишься.

– Спасибо, – сказал мальчик и поцеловал ей руку.

Она через голову сняла ночную рубашку.

– Какая ты красивая, – выдохнул он.

– Подвинься, – сказала она. – Я лягу рядышком.

– Ты что? – он пальцем показал на стену, за которой была спальня ее родителей.

– Не услышат, не бойся, – она шепотом засмеялась. – Или давай пойдем ко мне. Там уж точно никто не услышит, – и взяла его за руку, потянула с кровати.

Вот тут он первый раз заплакал. Как из ведра.

Она погладила его по голове, по плечам, попыталась обнять, но он вывернулся, лег лицом в подушку. Она поцеловала его в затылок, подхватила свою рубашку и ушла.

* * *

Утром завтракали как ни в чем не бывало. Потом мальчик собрался уходить. Объяснил, что мама должна прилететь, он точно не знает когда, но она сказала – утром. А сейчас уже половина десятого.

– Передайте Антонине Михайловне наши самые глубокие соболезнования, – сказал девочкин папа. Он был в синем тренировочном костюме.

– А откуда вы знаете, как ее зовут? – удивился мальчик.

– Ну как откуда? – улыбнулся девочкин папа. – Ленка сказала.

Он потрепал девочку по затылку.

– Спасибо, передам, – мальчик кивнул и отпил чаю из чашки.

– И пожалуйста, через Лену сообщите, когда похороны. Мы обязательно придем.

Мальчик допил чай, поставил чашку на блюдце и вдруг спросил:

– А зачем?

– Ну как зачем? – слегка удивился девочкин папа. – Как положено. Разделить ваше горе, отдать последний, так сказать, поклон вашему отцу…

– Кому положено? – мальчик встал. – Спасибо за ужин, завтрак и ночлег, спасибо за сочувствие, но какое вы имеете отношение?

– Ну, как какое? – спокойно ответил девочкин папа. – Вы же, так сказать, Леночкин мальчик… Не чужие, так сказать!

– Ничей я не мальчик, – сказал мальчик и вышел вон.

– Постой! – закричала девочка, когда он уже шел вниз по лестнице.

Она выскочила из квартиры, побежала за ним.

– Куртку забыл!

В куртке были ключи и кошелек.

– Спасибо, – сказал мальчик.

* * *

Они вышли из дверей подъезда. Прошагали молча минуты три. Потом она остановилась и спросила:

– Значит, ты меня бросил?

– У нас ничего не было, – сказал он.

– Неважно. Все равно скажи – бросил?

– Да, – сказал он. – Извини.

– Да пожалуйста, – сказала она. – Ты правильно меня бросил. Этот мой папа, он на самом деле отчим. Настоящий папа у меня в тюрьме сидит. Он был директор «Гастронома» на Песчаной. Сел по восемьдесят восьмой, за валюту. С конфискацией. Ему еще пять лет осталось. Зачем тебе такая семейка? – она скривила губы. – Всё, привет.

Повернулась и пошла назад, не убыстряя шаг.

«Врет или правду говорит? – думал мальчик, шагая к метро. – И зачем говорит? Чтоб мне еще хуже стало? Или наоборот, чтоб я не огорчался? Неважно, неважно, неважно. Главное – держаться. Держаться!»

Весьма мучительное свойство охота к перемене мест