Дочь лодочника

Он водил пятнистыми пальцами по тексту.

«…Отец…»

Перевернул страницу: «ветвь», «огонь», «гореть».

«Любовь». «Жизнь». «Друзья».

Девочка была ему другом.

Он медленно сжал страницу рукой, и бумага смялась с приятным хрустом – как когда вгрызаешься в свежее яблоко. Он вырвал из книги страницу и позволил ей упасть на ковер – там она и лежала, будто птица со сломанным крылом. Малёк взялся за уголок другой страницы и оторвал ее тоже. Звук показался оглушительным в почти космической тишине церкви.

Из темноты раздался голос:

– Не надо.

Малёк резко обернулся.

В конце зала стояла женщина с ребенком на руках.

– Прошу, – сказала она мягким голосом.

Малёк ударился о стол, и керамические руки опрокинулись и покатились, но остались целы. Руки же самого мальчика отчаянно заметались, и он увидел, что женщина следила за ними взглядом, но не понимала, что он говорит. Она открыла рот, желая задать вопрос, но тот застыл у нее на губах. Она заметила перепонки между его пальцами, и Малёк прочел изумление на ее лице, когда она покрепче прижала к себе ребенка.

Мальчик ринулся по внешнему проходу, взметнув пыль с цветов. Женщина окликнула его, выступив из тени, но Малёк, не обращая на нее внимания, выскочил на приглушенный серый свет. Сбежал по холму, скрылся в чаще. Он мчался без остановок, как ему показалось, очень долго, пока ноги и грудь не стали гореть, а подошвы ног не исцарапались и не закровоточили. Он бежал, пока не достиг наконец промежутка между деревьями, где снова увидел дорогу, и там остановился, задыхаясь, посреди гравийной полосы, которая как раз описывала крутой изгиб.

Согнувшись пополам, подумав, что его может вырвать, он вдруг вспомнил про мешок.

Малёк оставил его на полу в церкви.

Кровь застучала в висках, звук собственного дыхания показался ему таким громким, что он не услышал, как из-за поворота вырулила машина – как затрещали камешки, перемалываясь под колесами, – пока не стало слишком поздно.

Когда стих шум и осела пыль после того, как белый «Плимут» исчез за поворотом и въехал на территорию, Джон Эйвери выступил из-за линии деревьев и перешагнул через канаву. Он встал на дороге босой, в одной только висевшей на нем рубашке Хирама Крабтри. Он держался деревьев, идя вдоль дороги три-четыре мили, это было долго и утомительно, он трижды останавливался передохнуть, у него болела спина и дрожали колени. Однажды он даже уснул, повесив голову к груди, и проснулся со стыдом. Уловив шум машины, спрятался в соснах и оттуда проследил за белым «Плимутом» с жирным констеблем за рулем.

В канаве кто-то лежал и не двигался. Мальчик с крапчатой и потрескавшейся, как дно пересохшей реки, кожей, и странными пигментными пятнами на плечах – их цвета варьировались от серо-каменного до абрикосового с почти переливчатым блеском. Пальцы на руках и ногах были широко расставлены и соединены перепонками. Лицо комковатое, линия челюсти искривлена.

Держа в руке пистолет, Эйвери взял палку и ткнул ею мальчика в ступню. Когда тот не пошевелился, он подошел ближе, чтобы проверить, дышит ли мальчик.

– Джон?

Эйвери поднял глаза.

В десяти футах стояла его жена. В одной руке она держала Грейс, в другой мешок. Она вышла из леса, перешагнула через низкую проволочную изгородь, окаймлявшую чащу. Ее взгляд скользнул по его телу – она увидела обнаженную грудь, окровавленные ноги. И пистолет в руке.

– Джон? – проговорила она снова с дрожью в голосе.

Вокруг было тихо и жарко, и на миг ему показалось, будто сам мир перестал вращаться.

Сквозь белую гущу

Туман впереди, свернувшись по-кошачьи, висел дышащей стеной между берегов.

У Миранды горячо пульсировали плечи. Руки были все ободраны и усеяны волдырями. Она смотрела на туман сквозь завесу влажных волос и думала: что бы ни лежало за ним – это должен быть ее путь. Теперь у нее не было иного выбора; этот край ей его не предлагал. Она вытерла лоб тыльной стороной ладони и ткнула веслом в воду, его рукоятка была липкой от крови.

Плоскодонка скользнула в белую гущу.

Мир впереди и позади разом стерся, и даже неба над головой стало не различить.

Миранда перестала грести, когда почувствовала, что корпус лодки царапает пни на мелководье, хотя ни деревьев, ни берега, ни даже носа своего десятифутового судна она не видела. Миранда тяжело ссутулилась; ее зашитый бок превратился в красную воспаленную пасть. Лодка преодолела еще несколько футов, пока не зацепилась за колышки в воде.

Сколько она так просидела, будто женщина вне времени, перенесшаяся в какое-то вечное место, – Миранда не знала. Туман касался ее кожи. Она вдыхала его – он был прохладный и сырой.

Она взяла весло и измерила им глубину воды – той было едва по лодыжку. Миранда вышла из лодки – судно покачнулось под ней. Вода оказалась теплой. Миранда прошла рядом с кедровыми шишками и зелеными веточками, что прорастали от дубовых пней, украшенных стрекозами и осами, которые разлетались от нее прочь.

Все вокруг стихло.

Она остановилась, чтобы прислушаться. Услышала какое-то движение в воде, но оно было далеко.