Дочь Лунной богини

Я налила в фарфоровую чашку чай — мутную коричневую жидкость. У меня скрутило живот, когда я приподняла крышку чайничка, чтобы осмотреть заварку. Что за беспечность! В спешке я не заметила, как положила лунцзин в тот же чайничек, где уже лежал пуэр. Меня обучали, что при смешивании чаев нужно соблюдать осторожность и учитывать температуру воды и соотношение напитков, чтобы сбалансировать ароматы и добиться нужного вкуса: нежного или крепкого. И судя по тяжелому, блеклому аромату, исходящему от чая, я потерпела крах.

Кто-то громко покашлял… Распорядитель нетерпеливо звал меня к себе. Я осталась единственной, кто еще не подал чай, а значит, времени заварить другой уже нет. Онемевшими руками я понесла поднос к принцу Ливею. С каждым шагом моя мечта учиться здесь все больше таяла. А вдруг Его Высочество выплюнет мой чай? Тогда императрица точно разъярится, а меня исключат из соревнований… объявят непригодной и недостойной, как считали все остальные.

Когда я поставила поднос перед принцем Ливеем, он явно узнал меня, потому что его взгляд потеплел, прежде чем скользнуть к прикрепленной к поясу табличке из сандалового дерева. Принц без колебаний поднес чашку ко рту и сделал большой глоток. Я стояла прямо перед ним, поэтому лишь мне было видно небольшую морщинку на его лбу и изогнутые в легкой улыбке губы. И когда это исчезло в одно мгновение, мой дух окончательно сник. Не вызывало сомнений: так не проявляют удовольствие. Однако, к моему удивлению, принц Ливей поднял мою чашку в воздух.

— Этот. Никогда раньше не пробовал такой оригинальной смеси.

Он кивнул слуге и тот записал мое имя.

Небесная императрица наклонилась вперед.

— Ты уверен, Ливей? У него странный цвет. Дай я попробую.

Дрожь пробежала по позвоночнику. Я хорошо запомнила ее мелодичный голос, который портили резкие нотки.

Но когда принц Ливей протянул ей чашку, та выскользнула у него из пальцев и со звоном упала на пол. Фарфор разлетелся вдребезги, а по каменным плитам растеклась темная жидкость — остатки моего неудавшегося чая. Слуги тут же бросились к ним, чтобы навести порядок, но императрица не обращала на них внимания, а пристально смотрела на меня, словно это я уронила чашку.

Когда распорядитель объявил меня победительницей первого испытания, я вздохнула с облегчением. Меня совсем не обижали удивленные шепотки, так как, несмотря на слова принца Ливея, я сомневалась, что мой чай заслуживал такой чести. Но почему-то меня объявили фаворитом соревнований, и это самое главное.

Для второго испытания перед павильоном установили картину с изображением цветущего османтуса. Когда стихли восхищенные вздохи кандидатов, нас попросили сочинить двустишие, вдохновленное этой сценой. Я подавила стон. Уж очень давно мне не доводилось держать в руках кисть, не говоря уже о том, чтобы что-то сочинять. Я попыталась вспомнить изящные слова и витиеватые фразы, но разум оставался таким же пустым, как нетронутый лист передо мной. Я закрыла глаза, отчего запах туши стал резче — тяжелый, с нотками лекарственных трав. И у меня почти получилось представить себя в своей комнате, где прохладный воздух залетал в окно, шелестя тонкими листами на деревянном столе.

Я вспомнила, как много лет назад мама начала учить меня писать. И ее вздохи эхом наполнили мои уши. Она проявляла безграничное терпение, ведь я оказалась трудным учеником, особенно на тех уроках, которые меня не заинтересовали.

— Синъинь, держи кисть крепче, — напоминала мама мне в десятый раз. — Большой палец с одной стороны, а указательный и средний — с другой. Прямее. Не позволяй ей наклоняться.

И лишь когда ее полностью устраивало то, как я держу кисть, она позволяла окунуть жесткие волоски цвета слоновой кости в глянцевую тушь.

— Не бери много, — предупреждала мама, когда я чуть сильнее прижимала кисть к каменной тушечнице. — Линии получатся грубыми, а тушь начнет растекаться.

Я представляла элегантные иероглифы, которые изображу на бумаге, но энтузиазм угасал после того, как приходилось по несколько раз выводить один и тот же штрих.

— Зачем это изучать? — раздраженно спросила я. — Я же не собираюсь становиться писцом или ученым.

Она забрала у меня кисть и плавными, точными взмахами изобразила иероглиф «Навсегда» — слово, состоящее из восьми элементов, как и все иероглифы.

— Ты не сможешь развиваться, если станешь делать только то, в чем хороша, — сказала мама. — И часто самые стоящие вещи достаются нам с большим трудом.

Не желая расставаться с воспоминаниями, я все же открыла глаза. Остальные кандидаты с непоколебимым спокойствием склонили головы и выводили иероглифы. Я уставилась на картину, но думала не о том, что больше понравится судьям, а о том, как сильно, до боли, соскучилась по маме. Подняв кисть, я вывела на листе:

Вянут лепестки, угасает благоухание,

Когда-то их грело солнце, а сейчас покрыл иней.