Дочь лжеца

– Хорошо, приведу пример. Я ужасно плохо плаваю. Допустим, моя жена хочет нырнуть с маской в очень глубоком месте. Сомнение побудит меня остановиться и задуматься насчет мер предосторожности, а то и вообще отказаться от этой затеи. Это не значит, что я не люблю жену или не доверяю ей.

– Как скажете.

– Сомневаться в словах матери и отца вполне естественно. Дети оспаривают решения родителей каждый день. И иногда родители действительно ошибаются. Это понимание не означает, что ты их предал или не любишь.

Я так упрекала Каспиана и Томаса за высказанные ими сомнения, а теперь доктор пытается заставить меня сделать то же самое.

Что ж, у него ничего не выйдет.

– Можно мне отлучиться в туалет? – внезапно спрашиваю я, больше не в состоянии участвовать в этой нелепой беседе.

– Конечно, можно, Пайпер. Тебе не требуется мое разрешение. Туалет находится в конце коридора.

Я закрываю за собой дверь кабинета, ощущая, как начинает ломить в висках. Разминаю шею, стараясь прогнать головную боль и не желая принимать болеутоляющие лекарства. В них полно токсичных веществ, которые делают людей слабыми.

Я захожу в женский туалет и запираю за собой дверь. Прямоугольное окно расположено под самым потолком над раковиной и унитазом.

Встаю на крышку сначала одной ногой, потом другой. Кроссовки почти на размер больше, чем нужно, как и вся одежда, что дала мне женщина, но я не жалуюсь. Отец презирал тех, кто жалуется.

Пальцы едва достают до нижнего края рамы, так что я перемещаюсь на раковину и балансирую на цыпочках, извиваясь всем телом в попытках удержаться прямо. Мышцы очень скоро напрягаются так, что их начинает сводить.

Еще чуть-чуть, и можно будет ощутить вкус свободы на языке, тротуар под ногами, когда это место останется позади. Эти люди останутся позади. Я буду бежать до тех пор, пока не отыщу путь домой. И там расскажу про Эми.

Но сначала нужно выбраться.

Окошко совсем маленькое, не больше двух футов в ширину и максимум полфута[5] в высоту. Получится ли у меня туда протиснуться?

Оно предназначено для того, чтобы пропускать свет, а не надежду.

Кто-то стучит в дверь, быстро и настойчиво.

Когда я оборачиваюсь на звук, нога соскальзывает с мокрого края раковины.

Лодыжка при падении на пол неловко подворачивается, раздается щелчок, и левую ногу пронзает боль. Я заглушаю вопль, заткнув себе рот кулаком.

Холод плитки начинает просачиваться через джинсы и футболку. Поврежденное место пульсирует, голова кружится. Сворачиваюсь калачиком на полу.

Никому не удастся меня обмануть.

Или уже удалось. Я больше ничего не понимаю.

Глава двадцать третья До

Отец говорит, что единственный способ стать храбрым – это делать то, что пугает.

Аттракционы возвышаются над головой почти на сто футов[6], верхняя часть горок теряется в тенях, основание похоронено в черной земле.

Я цепляю рацию к петле фиолетовых вельветовых брюк, сую фонарик в задний карман и берусь за боковую перекладину. Деревянные рейки прибиты гвоздями через каждые несколько футов, образуя примитивную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, со ступенек облезают куски белой краски и падают в темноту. Представляю, как прежние работники парка развлечений взбирались к застрявшим кабинкам, чтобы спасти перепуганных пассажиров.

Раньше я влезала по этой лестнице десятки раз, но теперь впервые боюсь, что могу упасть. Проржавевшие горки и трамплины шатаются. Рядом со мной оказываются металлические рельсы, ведущие к первому обрыву. Я поворачиваю голову в сторону выцветшей на солнце таблички: «Последнее предупреждение: вставать запрещено!»

Я спрашивала отца, что означает эта надпись. И получила ответ: она является напоминанием всегда держать глаза открытыми. Быть настороже.

На самом верху аттракционов по приказу лидера Коммуны соорудили небольшую платформу. Я сажусь на край, свесив ноги и опираясь подбородком на ограждение. Кроны деревьев колышутся на ветру, на листьях отражается лунный свет, подмигивая мне.

С моего наблюдательного пункта, который находится на высоте птичьего полета, дом выглядит совсем маленьким. Из трубы вьется дымок, и я представляю, как матушка раздувает огонь, чтобы заварить ромашковый чай. Во время ее визитов мы все пьем ароматный настой перед тем, как отправляться в постель, чтобы улучшить пищеварение, предотвратить бессонницу и облегчить ежемесячные спазмы. Остается благодарить небеса за это маленькое чудо.

Веки сами собой закрываются. Я встряхиваюсь, заставляю себя сесть прямо и снимаю рюкзак, куда положила термос с черным кофе. Обычно я стараюсь его не пить, но это мое третье дежурство. В течение дня удается выкроить на сон не больше нескольких часов, так что мне требуется чем-то взбодриться.

А еще больше – доказать отцу, что я готова к посвящению, готова оберегать Коммуну. Мысли перемещаются к Милли, которая сейчас, наверное, спит с приоткрытым ртом в колыбели, откинув одеяло и прижав к груди жирафа. Если с сестренкой хоть что-то случится, я никогда себе этого не прощу. Отец и без того едва смотрит в мою сторону после неудачного заплыва.