Дочь мадам Бовари

Эти их вечера были долгими, до последнего фильма по телевизору, до последнего кусочка тортика со свежезаваренным чаем, до дремоты, которая сковывает речь. Лариса хотела нетерпеливых объятий, страсти, разгромленной постели, но близость их была немного сонная, почти семейная, когда партнер знает, что любовью заняться можно и завтра, и послезавтра, и… через неделю. «Он устает, столько всего умудряется сделать за день… И еще эта книга». Лариса заботливо укрывала заснувшего Костина, набрасывала халат и шла покурить в гостиную. Там она старалась насладиться каждой минутой – еще немного, наступит утро, и он уйдет, а она будет опять ревновать, придумывать невесть что, злиться. Но это все будет внутри, внешне она будет мила, приветлива и молчалива – они с Костиным строго договорились, что роман будет тайным. «Правильно. Он молодец, не хочет, чтобы обо мне слухи ходили! В конце концов, у меня дочь!» – думала, выпуская кольца дыма, Лариса, а в глубине души мечтала о том, чтобы каждый в редакции показывал на нее пальцем и шептал: «Любовница Костина. У Сумароковой увела, можно сказать!»

Лариса Костина ревновала. Эта ревность была почти сумасшедшей, и если бы не воспитание, то Лариса бы давно выцарапала ему глаза. Сама себе она говорила, что ревность – это своеобразная игра, непременный атрибут любовных отношений, что без ревности как без соли – пресно и невкусно. Но в глубине души понимала, что ее ревность – это совсем другое. Ее ревность – это страх однолюба. Лариса никого и никогда так не любила, как этого высокомерного, вальяжного мужчину. И из-за этой любви все, что происходило между ними, она готова была воспринимать как нечто постоянное, нечто «на всю жизнь». Лариса была умна, но ее женская душа прилепилась к этим чувствам, ее характер мобилизовал все силы на то, чтобы когда-нибудь выйти замуж за этого человека. Любовь и ревность, мечты и надежды ослепили ее, сделав послушной игрушкой в руках обстоятельств. Все, что до этого было в ее жизни, вдруг стало расплывчатым, облакообразным – реальным, осязаемым, выпуклым, с резкими очертаниями был только Вадим Костин и все, что с ним было связано.

Когда вернулась дочка, толстенькая, раскормленная заботливой бабушкой, Лариса вдруг на миг прозрела – мир на какое-то время приобрел четкие границы. Две ее жизни – дочь и любовь повстречались, и она вдруг растерялась. Стало ясно, что «поделить» себя сложно, почти невозможно. Лариса кинулась было в материнские заботы, но мысли, планы были подчинены все равно Костину. В конце концов Марите, наблюдательная и умная, забрала девочку к себе:

– Пусть у меня побудет. Это все равно что у вас. На одной лестничной площадке живем, одним домом. И вам будет легче – работа тоже не сахар… – Марите все это произнесла угрюмо и удовлетворенно одновременно.

Лариса, быстро себя успокоив, что дочь здесь, рядом, и в любую минуту они могут увидеться, что было правдой, бросилась опять устраивать свою личную жизнь. «Она сейчас маленькая, для нее я делаю все, что в моих силах. Но Костин может уйти, я могу упустить его, а вдруг он – это моя судьба?» Эти мысли ее не покидали, как не покидал суеверный страх – на встрече с ним она всегда надевала большой серебряный браслет с агатом – на счастье.

Упорство, с каким Лариса приручала Костина, удивляло даже ее саму.

– Привет, я на минуту, – скороговоркой произносила она в телефонную трубку, – жду тебя после восьми или как освободишься.

Она бросала трубку, чтобы не услышать отказа – к достоинствам Костина относилась и обязательность. Если встреча была назначена, он являлся обязательно. Лариса старалась быть там, где чаще всего бывает он, при этом вела себя независимо, старалась не попадаться на глаза, а в глубине души мучилась из-за его общительности. Ей казалось, что эта улыбка, эти слова, эти жесты, эта ладная фигура в идеально сидящих костюмах, и вообще весь он, должны принадлежать только ей. Ей хотелось, как собственнице, подойти, взять его под руку, хоть как-то заявить свои права на него. Но она исподтишка наблюдала за ним и старалась как можно быстрее сбежать домой, и за толстыми стенами тешила себя иллюзиями прочных, крепких отношений. Однажды ночью она проснулась оттого, что Костин, который остался у нее на ночь, во сне тихонько что-то забормотал. Лариса прислушалась, ничего не разобрала, потом укрыла его получше и, приобняв его, заплакала. Плакала она от счастья и от страха – ей казалось, что только самая большая несправедливость может его отнять у него.