Дочь олигарха

Кто-нибудь уже написал в желтую прессу про Доминика? Наверняка. Но им, скорее всего, и это тоже не интересно. Ведь в конце концов, что он такого сделал? Попытался помочь нескольким хорошеньким девочкам стать немного менее безумными. Это же не преступление, правда?

– Я не ненавижу мужчин, – сказала ему на это Таш.

Но была ли она при этом абсолютно честна? Ведь ненавидит же она Колю. И Тедди Росса, наверное, тоже. И уж точно – Доминика и Тони. Доктор Мун тоже стал ее слегка подбешивать. Но зато она любит своего отца, и мистер Хендрикс очень хороший, правда, она уже сто лет не видела ни того, ни другого.

– Это совершенно естественно, когда ты жертва насилия, – сказал Доминик.

Таш вспоминает, как смешно и манерно он тогда произнес это слово, как будто на самом деле имел в виду “на стиле”. “Ты – жертва на стиле”.

– Что естественно?

– Ну, ты либо начинаешь бояться мужчин, либо превращаешься в шалаву и вешаешься им на шею. Но как только доходишь до этой стадии – все, ты в полном дерьме. Потому-то и надо излечить корень проблемы прежде, чем дело дойдет до такого. Выгрести гнильцу, пока не разрослась.

– Не произошло в буквальном смысле ничего, – сказала Таш.

А может, не сказала. Ведь она, кажется, к тому моменту уже перестала это говорить, видя, что ее слова не производят абсолютно никакого впечатления на Доминика? Она ведь к тому моменту, наверное, уже стала просто дожидаться, когда он наконец плюнет и уйдет. Она ведь, кажется, к тому моменту уже смирилась с мыслью о том, что ее действительно подвергли насилию, что ее обесчестили, разрушили, и, раз она этого не помнит, то так оно даже хуже? Невинности больше нет. Жизнь окончена. Треснула, надломилась, испачкалась. И прошлое теперь волочится за ней, как нога доктора Муна.

Когда ты чиста, можно мыслить здраво. Но вот если стала жертвой насилия, это уже совсем другое дело. Разве можно когда-нибудь вздохнуть свободно, если однажды тебя подвергли насилию? И разве после такого когда-нибудь станешь счастливой? Не-а. Счастье у жертвы насилия – это в лучшем случае некая форма истерии, мании, подавления эмоций. Если жертва насилия чувствует себя счастливой, значит, не осознала до конца всю тяжесть того, что с ней произошло. Так как же жертве следует себя вести? Ясное дело, она должна одеваться мрачно или, может, экстравагантно, ей не положено веселиться, во время любого будущего сексуального контакта ей предстоит плакать, потому что она должна постоянно ощущать след своей травмы, незаживающий шрам…

Но вот завтракать – завтракать жертва должна?

Таш снова прячется с головой под одеяло. Вскоре до нее доносится тихий щелчок закрывающейся двери. Тетя Соня ушла на работу. Тетя Соня, которая раньше говорила, что по утрам следует есть одни только фрукты, но недавно передумала и теперь съедает одно яйцо-пашот на цельнозерновой булочке. Возможно, надо просто делать так же. Возможно… Таш закрывает глаза и видит принцессу Августу, обхватившую своими крупными ногами арфу. Представляет, как султан обесчестил принцессу Августу. Представляет чистую любовь принцессы Августы к сэру Бренту Спенсеру. Но знает ли кто-нибудь про принцессу Августу нечто такое, что точно было бы правдой? После того как ее обесчестил султан, принцесса Августа чувствовала себя жертвой? А она случайно не могла вместо этого испытывать нечто вроде восторга? А вдруг вообще вышло так, что на самом деле это она обесчестила его? Что если на самом деле это она оставила его истекающим кровью и в ужасе (ну, или просто истекающим потом и в истоме), и он прошептал сипло и отчаянно, что любит ее, любит больше, чем когда-либо кого-либо любил, что готов умереть ради нее хоть тысячу раз, а она только жестоко смеется ему в лицо и возвращается к сэру Бренту, как будто вообще ничего не произошло.

И чем же она позавтракала наутро?

Таш медленно поднимается и надевает халат. Выходит в залитую солнцем кухню и смотрит на Темзу, которая, как обычно, мерно пульсирует, равнодушная к тому, какие суда движутся по ее глади: прогулочные кораблики, торговые баржи или маленькие паромы, курсирующие между художественных галерей. Сияние освещает сегодня лишь чистых, то ли потому, что у сияния есть чувство юмора, то ли потому, что все это субъективно.

Чемодан Таш по-прежнему стоит здесь, в прихожей. Она его еще не распаковывала.

Она съедает яйцо с булочкой и испытывает облегчение. Одним приемом пищи меньше: осталось всего два. Вот бы можно было просто пропустить это и перенестись прямиком в… Куда? В Жизнь Жертвы Насилия. Она вздыхает. Думает о доме. Все обесчещенные женщины собраны в одном месте, слушают, как стиральная машинка проходит цикл за циклом, и смотрят мыльные оперы. Младенцы и готовая еда. Люди орут друг на друга, но все время орут не про то. Никто не живет ради красоты. Потому что ну кто так смог бы?

Жизнь жертвы на стиле.