Дочь пекаря

Из кухни вышла Элси. Белоснежные волосы коротко подстрижены, на висках подняты коричневыми шпильками. Уютно округлые бедра, узкая талия, современные брюки цвета хаки и кремовая блуза с закатанными рукавами. В свои семьдесят девять она выглядела стильно и двигалась уверенно. Поставила на стол блюдце с двумя ломтиками коричного хлеба с изюмом.

– Привет, – она сунула Ребе ладонь, – я Элси Радмори.

Реба пожала ей руку:

– Реба Адамс.

Пожатие Элси было твердым, но теплым.

– Приятно познакомиться. Простите, что в прошлый раз не смогла с вами побеседовать. – Она говорила внятно, хоть и с твердыми окончаниями на немецкий лад.

Элси села и подвинула блюдце к Ребе:

– Джейн говорит, вы не едите молочного, так что это без молока. Угощайтесь.

Реба решила не портить знакомство.

– Спасибо. – Взяла кусок. – Да, очень вкусно, – произнесла она с набитым ртом. На этот раз не соврала.

– Гут, – одобрила Элси, тоже отломила хлеба и сунула в рот. – Значит, вы хотите поговорить со мной о старости.

Реба поспешно сглотнула, слегка поперхнувшись.

– Нет-нет. Я пишу рождественскую историю. – Она собралась с духом. – О том, как разные люди в нашем городе празднуют Рождество.

– Немцы празднуют, как и все прочие. В сочельник мы едим и пьем. На Рождество снова пьем и едим. Как мексиканцы и американцы. – Элси с вызовом подняла бровь.

Реба постучала ручкой по блокноту. Такое не процитируешь. По крайней мере, в статье, которую она собиралась написать.

– Вы не против, я включу диктофон? – Она положила палец на кнопку.

Элси пожала плечами:

– Если обещаете, что не будете вывешивать в Интернете. Я хоть и старая, но сразу поняла, что там за конюшня. Сплошные сиськи голые и мат. Я искала нежные пышки, а на экране появилось такое…

Реба закашлялась.

– Сколько живу, никогда не видела подобного.

– Мам, – сказала Джейн из-за стойки, – Ребе про это неинтересно.

– Не говоря уж о том, что вывалилось на меня, когда я ввела «желе шоколадное в рулетиках».

Реба прикрылась блокнотом, пряча улыбку.

– Мама!

– Я просто рассказываю миссус Адамс, что я такого не потерплю.

Реба прокашлялась.

– Обещаю. Никакого Интернета. И называйте меня, пожалуйста, просто Реба.

Она нажала кнопку записи. Настало время получать ответы.

– Значит, вы из Гармиша, так? Джейн рассказала мне кое-что об этой фотографии. Это сочельник. Элси отломила кусок от хлебца с изюмом.

– Старая. И как только не выцвела совсем. Может, оно бы и к лучшему. Сто лет уже прошло.

Вскоре я уехала из Германии.

– Вы там бывали с тех пор? Не скучали по дому? Элси не отвела взгляда.

– Люди часто скучают по тому, чего нет, что было и прошло. Где бы я ни была, я скучаю по дому, потому что его больше нет.

– А США для вас разве не дом?

– Нет, конечно. В Техасе я живу, дочь моя живет, мой муж похоронен. Но это не дом. На этой планете у меня больше нет дома. Такие дела.

Реба глубоко вдохнула и сжала губы. Надо найти подход. Это давалось непросто.

– Расскажите о типичном Рождестве в Германии. – Идти напролом, сухо, кратко, выжать информацию.

– Не выйдет. – Элси отломила еще, прожевала. – Я росла в войну, типичного Рождества не было ни разу.

– Ладно. – Реба нарисовала в блокноте кружок – яблочко, в которое надо попасть. – Вот, допустим, это Рождество, – она кивнула на фото, – расскажите о том Рождестве?

Элси перевела взгляд на чуть покосившееся фото.

Семь

Партийный рождественский бал

Гармиш, Германия

Гернакерштрассе, 19

24 декабря 1944 года

Они вернулись к столу. Элси дрожала.

– Съешь горячего, поможет, – посоветовал Йозеф.

Принесли рисовую кашу с корицей. Элси она нравилась, но дымящееся варево не лезло в горло. Каша только обожгла язык, Элси не почувствовала вкуса и не смогла согреться.

Слава богу, Йозеф не спросил про Кремера. Она не смогла бы говорить, хотя ее подмывало встать, ткнуть пальцем, опозорить обидчика. Но он офицер гестапо, а она – дочь пекаря. Гейзель в Лебенсборне, жизнь семьи зависит от покровительства партии. Ответственность за них превыше ее личной чести. Ее молчание защищает всех. Пока.

Официанты убрали десертные тарелки. Музыканты заиграли джаз, пары потянулись на танцпол.

– Можно я поеду домой? – прошептала Элси. Взяла перчатки со спинки стула, натянула. Кольцо с бриллиантами и рубинами некрасиво встопорщило гладкую лайку.

Йозеф мягко взял ее за подбородок и вгляделся в лицо. Она отвела взгляд. Он взял ее руку, поцеловал костяшки.

– Конечно, фройляйн Шмидт.

Спустя несколько минут он вывел ее из банкетного зала по серебристому коридору на улицу, где их, тихо урча мотором, ждала черная машина.

Автомобиль промчался по улицам и остановился у пекарни. В окне верхнего этажа горел свет. Мама, конечно, еще не ложилась.

С тех пор как вышли из-за стола, Элси и Йозеф не сказали друг другу ни слова. Потрясенная злобной клеветой Кремера, Элси боялась, что Йозеф рассердится, упрекнет ее за то, что плохо себя вела с его сослуживцем. Элси теребила пуговицы на перчатках.

– Извини, что пришлось рано уехать. – Вот и все, что она могла сказать, не паникуя.