Дочь пекаря

– Юлиус поужинал? Мы купили ветчину, но ему не понравилось. Подтухла, наверное, но что поделаешь? Папу я заставила поесть. Пускай протухшая, а все ветчина. Иначе откуда силы-то появятся? Он уже не молод. – Мама говорила и говорила, снова и снова расправляя складки на папином свитере. – Мы уехали в такой спешке. Но папа не зря мне твердит, что вы, девочки, выросли, можете сами о себе позаботиться. Я уже раз десять вам показывала, как делать гуляш. Вы уже большие, я не могу вас непрерывно кормить, одевать и следить, куда вы ходите. – Она перевела дыхание. – Вы уже не дети, а у меня нет времени с этой пекарней и покупателями и с этим домом, где всюду сквозняки, а теперь еще и за Юлиусом присматривать. Он, конечно, не младенец, как двойняшки… – Она зачем-то подняла толстый вязаный свитер и встряхнула. – Но ему нужна мать. Тебе придется больше помогать отцу. Я не смогу все время торчать на кухне, потому что здесь теперь Юлиус, и…

– Мама, пожалуйста… Где Гейзель?

Мама уронила руки.

– Гейзель? – Она сморгнула. – Мы не знаем.

Нам только сказали, что она ушла.

– Кто сказал?

– Нам так сказали в Программе. Ее соседки. Сказали, что она ушла на рынок и не вернулась. Просто ушла.

Сбитая с толку, напуганная мама прикусила верхнюю губу. Она и сама в это не верила.

Нет, сбежать – это непохоже на Гейзель, она, по крайней мере, написала бы им. Первым делом написала бы ей, Элси. Хоть почтмейстер Хофленер и уверял, что почта ходит как всегда, письма из-за пределов Гармиш-Партенкирхен не приходили неделями. Последним доставили письмо папе от 4 января. А если она писала, но письма перехвачены? Если она прячется, как Тобиас, и не может с ними связаться? Но тогда она взяла бы с собой Юлиуса. Гейзель не оставила бы детей просто так – только не будь другого выбора. Кожа на голове у Элси горела, будто она слишком туго заплела косы.

– А где двойняшки?

У мамы на переносице появилась морщина.

– Они принадлежат Родине.

– Юлиус тоже, но ведь его вам отдали.

– Юлиус – сын Гейзель и Петера.

– А остальные дети – они разве не кровь твоей дочери? Это что, не считается? – Элси повысила голос.

– Тише, – зашипела мама.

Ее тон оледенил Элси до костей. Она никогда не слышала, чтобы мама так разговаривала.

– Всегда помни свое место. Мы женщины. Надо говорить и поступать мудро. Ты понимаешь? – Она посмотрела дочери в глаза, потом вытащила из чемодана мятую блузу, разгладила на кровати. – Йозеф помог нам вызволить Юлиуса, очень помог. Мы уж думали, придется его оставить. Йозеф знает женщину в партийном архиве. Она дает ему информацию. Мы найдем Гейзель. Мы найдем моих внуков. – Она кивнула на открытый чемодан: – Положи, пожалуйста, мою расческу и шпильки на место.

Элси положила тоненькие шпильки и щетку для волос на туалетный столик.

– Плоть от плоти. Кровь от крови, – прошептала мама.

– В каком смысле? – спросила Элси.

– Фюрер так сказал в Нюрнберге – это из Библии. То, что нельзя забывать. Германия прежде нас, Германия в нас, Германия после нас. – Она расправила прозрачную блузу.

Элси посмотрела, как в зеркале затрепетало кружево возле выреза.

– Германия изменилась, – прошептала она.

Мама вздохнула; по щеке скатилась слезинка, и мама смахнула ее пальцем.

– Иди помоги папе закрыть пекарню на ночь, – сказала она и повесила блузу на плечики. В тени шкафа Элси не разглядела ее лица.

Двадцать шесть

«Немецкая пекарня Элси»

Эль-Пасо, Техас

Трейвуд-драйв, 2032

27 декабря 2007 года

Пекарню украсили от пола до потолка: синтетические гирлянды, серебристая мишура, разноцветные рождественские картинки, искусственный пенный снег в витринах.

– Веселого Рождества! – крикнула Джейн, к которой стояла длинная очередь покупателей. Хотя праздник уже прошел, торговала она в колпаке Санты с белым помпоном. С каждым заказом помпон подпрыгивал.

– Веселого Рождества, – ответила Реба.

В пекарне не протолкнуться. В школах каникулы, и румяные детишки выстроились в очередь, болтая и тыкая пальцами в витрину со сластями в шоколадной и сахарной глазури. Звенели рождественские песни, покупатели рассеянно им подпевали, и в целом получалось волшебно. Даже колокольчик над дверями звенел веселее обычного.

Ребе нравилась эта шумиха и неразбериха. Накануне приехала Диди, они провели сутки в маленькой квартире, и теперь Реба жаждала развеяться. Уклониться, не дать сестре начать расспросы. А то утром уже началось.

В кухонном ящике, куда Реба редко заглядывала, Диди нашла фотографию Рики и Ребы в ущелье Мунди в горах Франклина.

– С кем это ты? – спросила Диди.

Реба не стала отпираться:

– Рики Чавес. Из погранслужбы.

Диди кивнула, положила фото обратно и продолжила поиски кофейных фильтров, но Реба занервничала. Она не готова говорить о Рики. Сестра ее пришибет, узнав, что Реба скрыла помолвку, хоть помолвка и отменилась. Как сказал Рики, у них перерыв, они размышляют. Реба по-прежнему носила кольцо. Все очень непросто, а значит, нечего зря мусолить. При одной мысли об этом у нее трещала голова.