Дочь пирата

Капитаны оказались сугубо приземленными людьми. Они отечески похлопывали Уилсона по спине, поздравляли с такой мрачной вежливостью, словно это была обычная свадьба представителей среднего класса. Уилсон ожидал встретить глаза, горящие жестоким огнем, серьги в ушах, попугаев на плечах, бархатные штаны, а вместо этого увидел заурядных менеджеров в слегка устаревших костюмах от Пьера Кардена, обыкновенных людей, на лица которых жизнь на море в качестве работорговцев и пиратов не наложила никаких отличительных признаков.

— Вот особенность зла, — сказал ему вечером доктор Бурсали, стоя на фоне красноватого заката над джунглями. — Как таковое оно не существует. Есть возможность убить, а час спустя сидеть со спокойной совестью за чаем и произносить тосты.

— На сей раз вы не правы, доктор, — возразил Уилсон. — Зло существует. А здесь и подавно. Достаточно спуститься с холма, чтобы убедиться в этом.

— Вот что мне в вас нравится, — произнес доктор. — Вы не позволили жаре повлиять на свои нравственные принципы. — Он оглянулся по сторонам и нагнулся к Уилсону, пролив при этом половину розового пунша себе на ботинки.

Тинка-джаз начал исполнять в стиле хэви метал что-то из репертуара «Битлз».

— Для меня слишком поздно, — прошептал доктор. — Но я думал над тем, что вы сказали, когда начинались дожди. В вашей душе сохранился огонь, Уилсон. Вот вам хорошо продуманный совет. Сделайте что-нибудь. Дождитесь удобного случая или такого состояния души, когда уже больше невозможно терпеть. И нанесите им такой мощный удар, на какой вы только способны.

Фасад виллы «Реал» освещался вспышками фейерверка. Дон Луис весь день мелькал то тут, то там эдаким рыцарем Печального Образа. Уилсон столкнулся с ним в полночь и пожал ему руку:

— Большое спасибо за праздник и за костюм.

Дон Луис, с обвисшими усами, уставший, как-то вдруг постаревший, неопределенно махнул рукой:

— Такую свадьбу я планировал для нас со Сьюзен. Я берег фейерверки и шелк семь лет. Вот и пригодились. Зачем пропадать добру?

— Вы очень щедры.

— Нет, — прервал его дон Луис. — Я аристократ! Единственное, что отделяет меня от… — Он заколебался. — От вас и прочей шушеры — это честь. Так было в моей семье в течение тысячи лет. К сожалению, я родился в мире, где нет места никакой чести вообще.

Звон разбитого бокала привлек внимание Уилсона. Он оглянулся и не услышал, как Португи исчез в барочных тенях своего сада.

Зато появилась Крикет. Она сняла с головы серебряную сетку и распустила волосы. Ее лицо горело от свадебного пунша.

— Я тебя искала, — сказала она, запинаясь, и Уилсон понял, что она пьяна.

— Вот он я, — доложил Уилсон.

— Ты меня любишь?

Уилсон не знал, что и ответить. Он страстно желал ее, это несомненно, но любил ли? Впрочем, зачем сейчас разбираться в эмоциях! Он сделал правильный выбор. Лучше жениться на Крикет, чем быть повешенным и разрубленным на мелкие куски. Возможно, ему удастся бежать с острова, не исключено, что он возьмет с собой Крикет. Быть может, в другой части света, вдали от нравственных неопределенностей Четырех Сабель, он полюбит ее такой же любовью, какую испытывал к Андреа до того, как все пошло шиворот-навыворот и страх перед надвигающейся опасностью заслонил его от мира больше, чем кто-либо из людей.

Крикет, похоже, умела читать его мысли. Она прикусила губу, опустила глаза:

— Пожалуй, мне не следовало тебя спрашивать об этом, и особенно на свадьбе под дулом пистолета. Но мы однажды покинем этот остров и поселимся на другом, я имею в виду остров Сен-Луи посреди Сены, в самом центре Парижа. Мы купим большой мрачный старинный дом с высокими потолками и пыльными канделябрами, и будем там счастливы, и ты окончательно и бесповоротно влюбишься в меня, потому что у тебя просто не будет иного выхода.

Уилсону хотелось верить, и он ответил:

— Да.

Фейерверк трещал и озарял небо до трех часов утра. Крикет провела Уилсона за руку через замусоренную поляну по мосту над крепостным рвом, где сладко спали овцы, во внутренний двор виллы. Дом казался вымершим, и окна чернели, как пустые глазницы. Тихо плескался фонтан. Они вошли в дом. Холл пропитался запахом плесени и давно сгоревших свечей. Крикет, а за ней и Уилсон поднялись по темной лестнице, миновали темные коридоры и галереи портретов, о размерах которых можно было лишь догадываться, и очутились в пустом зале, если не считать большой белой кровати под пологом и деревянного стула с прямой спинкой. Створки окна, выходившего в сад, были распахнуты, отчего в прохладном ночном воздухе попискивало несколько москитов.

— Ты забыл перенести меня через порог, — усмехнулась Крикет.

Одним движением она сбросила шелковые одежды, и те замерцали у ее ступней подобно лужице воды.

Уилсон снял позаимствованный у Португи костюм и повесил на спинку стула. Потом он поднял Крикет на руки, и полог раздвинулся перед ними, как живой, и они опустились на кровать. Когда он вошел в Крикет, из джунглей донесся кошачий крик. Экватор невидимой линией огибал земли и океаны в сотне миль от их окна.

3