Дочь полковника

Том и Лиззи, столь странным образом возведенные в casus belli[11], несли свой крест со стоической тупостью, играя в этой сваре великих держав роль доблестной маленькой Бельгии. Вначале успех явно склонялся на сторону Тройственного союза. Управляющий сэра Хореса весьма сожалел, но сдать коттедж будущим новобрачным никак не мог. Три пустующих? В ближайшее же время они понадобятся для собственных служащих сэра Хореса. Фермер весьма сожалел, но времена настали тяжелые, и налоги он сумеет заплатить, только если уволит Тома с предупреждением за неделю. Женское целомудрие миссис Исткорт вставало дыбом при мысли, что распутницу, быть может, всеобщую наложницу, навяжут приходу в качестве респектабельной матроны с кольцом на пальце. Если кое-кто из людей общества, намекала миссис Исткорт, и поддерживает Лиззи, так, конечно, у них есть свои веские причины. Как иначе заткнешь ей рот? И въедливый шелест: «Знаете, говорят, будто Перфлит…» и «Нетрудно понять, почему старик-полковник и его дочка…» Словом, Тому и Лиззи как будто предстояло начать семейную жизнь среди гадкой шумихи и без видимых средств к существованию.

Мозг Антанты, мистер Перфлит, и Джорджи, ее вдохновительница, проводили совещание за совещанием. Джорджи с изумлением обнаруживала в мистере Перфлите качества, о которых прежде не подозревала. До этих пор его неиссякаемое красноречие и эрудиция вызывали у нее некоторое раздражение. Он вслух осуждал бессмысленное убийство животных, явно предпочитал сидеть и болтать языком, вместо того чтобы усердно гоняться за мячами и шарами, а потому она не могла не усомниться в его умственных способностях. Всем своим существом Джорджи ощущала, что подобный человек может быть только бесхребетной никчемностью, а то и вовсе дегенератом.

В большом расстройстве заметно обескураженная Джорджи отправилась посоветоваться с Перфлитом в одно прекрасное майское утро, когда по голубой равнине небес, точно пасущиеся олени, медленно скользили прихотливые облачка. Сравнение это не пришло в голову Джорджи, когда она затворяла за собой парадную дверь «Омелы», но его тотчас сделал мистер Перфлит, который как раз тогда же вышел через стеклянную дверь в сад после завтрака. Накануне вечером Лиззи со слезами излила Джорджи свои новые тревоги, и Джорджи обещала помочь. Лишь уверенность, что мистер Перфлит — несгибаемый лиззит, толкнула ее ухватиться за эту соломинку. Она открыла калитку и почти тут же наткнулась на мистера Перфлита, который в домашних туфлях и цветастом халате поглаживал возле клумбы свою кошку.

Мистер Перфлит пожал ее руку как-то рассеянно и словно не услышал ее церемонного «здравствуйте». Его мысли были заняты более высокими материями.

— Монтень, — задумчиво произнес мистер Перфлит и продолжал, пока Джорджи тщетно спрашивала себя, кто такая эта Монтень, — Монтень говорит, что не мы их ласкаем, а они ласкаются о нас. Как по-вашему?

Опасливость, вечно подогреваемая полковником и кузеном, помешала Джорджи сообразить, что под «они» мистер Перфлит подразумевал кошек. Она сказала:

— Я, право, не понимаю.

— Очень правдоподобно, — размышлял вслух философ, — и порой мне казалось, что это относится и к женщинам. Между женщинами и кошками существует родство, потому-то поэты всегда обзаводятся кошками, если более благородное безумие им не по карману. Кошки и женщины греются у наших очагов, но не удостаивают нас откровенностью. А почему? А потому, что ласкаются о нас. Вы согласны?

Эта невнятная чепуха поставила Джорджи в тупик, но у нее возникло смутное подозрение, что мистер Перфлит позволил себе какую-то грязную французскую шуточку, и она решила дать отпор.

— Ни о чем подобном я никакого понятия не имею, — отрезала Джорджи со всем целомудрием чистой девочки-скаута. — Я пришла спросить, не сумеете ли вы как-то помочь бедным Тому и Лиззи.

— О-о! — Перфлит тотчас пробудился от утренней философской задумчивости. — Что еще произошло? Новый претендент заявил отцовские права на эмбрионального мессию во чреве Лиззи?

Джорджи покраснела — как может мистер Перфлит говорить такие гадости? — но объяснила положение вещей со всей доступной ей четкостью. Мистер Перфлит слушал внимательно, порой задавал деловые вопросы, а его взгляд эстетически оценивал Джорджи, избегая лица — ляпсуса, допущенного Жизненной Силой, но одобряя очертания грудей, талии, ляжек, изящество пальцев и лодыжек, а также и намек на атлетическую крепость бедер. Тут она завершила перечень новых бед, постигших Лиззи…

— Красота, — прожурчал мистер Перфлит, — это залог счастья.

— Что?! — вскричала Джорджи.

— Ничего-ничего, — поспешно ответил Перфлит. — Так, значит, чудовища добродетели угрожают и без того не слишком радужному будущему наших юных друзей? Разлагающая сила избытка добродетельности поистине ужасна, дорогая моя мисс Смизерс. Остерегайтесь ее, умоляю вас. А особенно она вредоносна, когда опирается на экономическую мощь, как в данном случае.