Дочь полковника

Мистер Перфлит взвешивал все очень серьезно. И продолжал взвешивать днем в среду. Он был счастливым обладателем весьма вместительного и покойного кресла с пюпитром как раз на такой высоте, что мистер Перфлит мог предаваться чтению в сладостной безмятежности без унизительной физической необходимости держать книгу на уровне глаз. Перед ним на пюпитре стоял великолепно изданный «Золотой осел». (Естественно, в тюдоровском переводе – мистер Перфлит как-то вступил в переписку с покойным Чарлзом Уибли по одному весьма ученому вопросу.) Томик был открыт на сказке об Амуре и Психее. Но его взгляд то и дело отвлекался от очаровательной прозы, столь мило гармонировавшей со свиданием, которое очень и очень провинциальная Психея назначила своему далеко не юному и упирающемуся Амуру. Мистер Перфлит взвешивал.

Несомненно, в бедах наших лучших друзей всегда есть что-то отнюдь нас не огорчающее. С другой стороны, беды наших злейших врагов могут содержать полезное предупреждение. Мистер Перфлит взвешивал злосчастное положение Роберта Смейла, эсквайра, который в это самое утро отбыл скрыть свой позор и стыд в уединении небольшого, но фешенебельного курорта на восточном побережий. Угрюмо упираясь, с несгибаемым мужеством оспаривая каждый дюйм уступаемой территории, Лиззи все-таки была вынуждена оставить свою позицию оскорбленной добродетели, готовой отстаивать себя до последнего шиллинга последнего мужчины. Какого, собственно, она требовала возмещения, так и осталось неясным, но, несомненно, весьма и весьма внушительного: по меньшей мере судебное преследование за изнасилование, солидный куш по гражданскому иску, униженные извинения, чем публичнее, тем лучше, и полицейское предписание, обязывающее кузена до конца жизни носить отличительный знак, знаменующий его преступление – особую одежду на манер еврейского лапсердака, которую целомудренные девы оплевывали бы, или, скажем, алую букву, от которой молодые матроны отвращали бы негодующий взор.

Чувства мистера Джадда вошли в берега много быстрее. В первом порыве негодования он смело заявил, что «надо бы его публично охолостить!», однако вскоре покорно согласился с пожеланием полковника «поправить дело и положить конец сплетням». Тем не менее потребовались объединенные усилия мистера и миссис Джадд, Тома Стратта, Джорджи, полковника и Маккола (его призвали для врачебного засвидетельствования насилия, но по его категорическому заявлению он ничего не обнаружил), чтобы Лиззи, скрепя сердце, перестала помышлять об отмщении, которого, естественно, требовала Женская Стыдливость вкупе с Женской Утонченностью Чувств. Наиболее чувствительный удар боевой диспозиции Лиззи нанесли, безусловно, решимость Маккола остаться под знаменами своего класса и его по-шотландски доблестный отказ от любого вмешательства. Мистер Джадд и полковник продемонстрировали немалый стратегический талант, отражая атаки миссис Исткорт, чьи скандальные инсинуации грозили появлением на сцене адвоката, после чего в действие вступила бы машина Закона и остановилась бы лишь тогда, когда не осталось бы больше денег, чтобы поддерживать ее на ходу.

Полковник, невозмутимый, хладнокровный и особенно спокойный под огнем неприятеля, сумел вырвать победу из чугунных челюстей поражения. Лиззи приняла письменное извинение кузена (которое сохранила навсегда вместе с брачным свидетельством – два неопровержимых доказательства своей респектабельности); приняла она и десятифунтовую банкноту, причем с наивным удовольствием, так как впервые видела такие деньги и ничего не слышала о взятках за покрытие преступления; после чего от души и полностью простила (хотя и не забыла) то, что в конечном счете было всего лишь еще одним, хотя и излишне бурным, признанием ее чар. А в четверг ей предстояло стать, тра-ля-ля, законной супругой мистера Стратта.

Все, а особенно мистер Джадд, лихорадочно предвкушали облегчение, которое принесет та минута, когда таинство брака возложит всю ответственность за эту косоглазенькую Елену только и исключительно на Тома Стратта. С ним, разумеется, ни о чем не советовались, и никакого участия в улаживании щекотливого дела он не принимал, хотя будущая теща и приказала ему пустить в ход все его скудное влияние на Лиззи, чтобы принудить ее согласиться на предложенные условия.

Все эти сведения мистер Перфлит почерпнул из прозрачного ручья приходских сплетен, несколько их исказившего. И теперь, сидя в удобном кресле перед раскрытой книгой и с легким щемлением под ложечкой ожидая появления Джорджи, он не читал, а раздумывал над последними событиями. Длинными пальцами он вяло постукивал по подлокотнику и напоминал слепок с бронзового Ришелье в церкви Сорбонны – только без эспаньолки и величавости.