Дочь полковника

И тут он услышал стук калитки, прозвучавший в приглушенном царстве дождя как-то особенно громко и властно. Несколько секунд спустя за окном проплыл верх зонта. Ну, да! Ну, да! Решимость женщины, вышедшей на сексуальную тропу войны, неописуема! Мистер Перфлит безмолвно воздел руки к небу. Женская решимость! Его мысли отравило внезапное недостойное подозрение: уж не знает ли она, что в среду Керзон во вторую половину дня выходной? (Дворецкий Перфлита носил фамилию Керзон.)

Он пошел открывать дверь. Истинное мужество требовало объявить с каменным лицом: «Нет дома!» И закрыть дверь мягко, но неумолимо. Однако в последнюю секунду мужество ему изменило, и он, пожимая обе ее руки, включая ручку зонта, воскликнул с сердечностью, весьма его удивившей:

– Входите, входите же! Очень рад вас видеть. Как вы любезны, что принесли мне солнечный свет в такую хмурую погоду. Чулочки, надеюсь, не намокли? Так идемте же, идемте!

Джорджи столь убедительно нарисовала себе образ мистера Перфлита – а точнее, Реджи, – изнывающего в тоскливом одиночестве, положенном холостякам, что была удивлена и даже обижена его веселостью и безмятежностью. Особенно безмятежностью. Повеселеть он мог потому, что к нему пришла Та, кто сделает золотыми все его грядущие дни. Мистер Перфлит был облачен в одеяние бенедиктинского монаха, излюбленный его костюм в определенных случаях, и эта почти категоричная декларация безбрачия подействовала на Джорджи угнетающе, словно ее недвусмысленно отвергли. Не так уж приятно было ощущение прочного уюта и налаженного комфорта, в котором мистер Перфлит прямо-таки купался. В камине тихонько потрескивали поленья, распространяя ровно столько тепла, сколько требовалось в дождливый день на исходе весны. В воздухе веяло благоуханием дорогой сигары, а на подносе возле рояля красовались кофейник с одной чашкой (с кофейной гущей на дне), графинчики с портвейном, коньяком и хересом, а также бутылочка бенедиктина. Одна ликерная рюмочка (чистая) и шарообразный бокал из тончайшего стекла, еще хранящий золотистую каплю коньяка. Комната выглядела безупречно прибранной, особенно в сравнении с захламленными комнатами ее дома, где царил военный закон. Книги же были чисто вытерты – почти до неприличия, и расставлены в строгом порядке.

Разговор завязывался с трудом. Перфлит, хлопоча, чтобы заполнить зияния, отыскал для нее подушку, которая была ей не нужна, и осведомился, не выпьет ли она чего-нибудь. Коньяку? Нет? Хереса или портвейна? Нет? Рюмочку бенедиктина? Так, может быть, коктейль? Нет? Чая он не предложил, а Джорджи так жаждала своей привычной чашки чая! (Что Керзон днем в среду отсутствует, ей известно не было.) Но она взяла предложенную большую турецкую папиросу, и, сидя в креслах друг напротив друга, они силились поддерживать разговор. Джорджи особенно остро ощущала, что для Реджи все это несерьезно. И тем не менее…

И тем не менее лед постепенно таял. Почти собачья инстинктивная подозрительность, которой было отмечено начало этой их встречи, когда они, так сказать, обнюхивались, вздыбив загривки, бегая глазами, беззвучно порыкивая и бессмысленно виляя хвостами, сменилась почти дружеской теплотой. Мистер Перфлит выпил хересу, Джорджи передумала и тоже выпила хересу. Вскоре ее покрасневшие щеки, заблестевшие глаза и необычная словоохотливость засвидетельствовали, что пить вино она не привыкла, особенно днем. Мистер Перфлит выпил еще хересу. Джорджи почувствовала, что в Реджи, хотя он и несерьезен, есть что-то очень милое, Даже обаятельное. Но, разумеется, вновь терпеть унижения она не собирается. Это твердо. А Перфлит? Он не мог не заметить с законной гордостью, насколько эта девица переменилась к лучшему, соприкоснувшись с подлинной интеллигентностью – она ведь словно все по-настоящему понимает и соглашается с ним! И право, без шляпы, спиной к свету она недурна, очень-очень недурна, Вновь он одобрил ее формы – во всем, что относилось к значимым женским формам, мистер Перфлит был отнюдь не кубистом. Но, конечно, никаких связывающих альянсов, никаких, так сказать, бесплодных усилий любви.[81] И все же… И все же…

И все же каким-то образом – абсолютно неясно, почему и как – Бутчер и Ланг были низведены до статуса Галеотто. Каким-то образом – почему? как? – мистер Перфлит вдруг обнаружил, что закрыл окно, опустил штору, и сарайное унижение повторилось, но полнее и много удобнее в покойном его кресле. Ангел-хранитель вмешиваться не стал – возможно, у него, как у Керзона, был выходной. А изящно раскинувшаяся среди нимф над камином мистера Перфлита Диана кисти Буше (предположительно) с аппетитно розовыми округлостями улыбалась и взмахивала легким серебряным луком, словно приветствуя Торжество Целомудрия. Багряные головни в камине дышали сочувственным теплом и внезапно рассыпались в экстазе ярких искр.