Дочь полковника

Внезапно Джорджи словно вживе обрела чисто теоретическую прерогативу непогрешимости средневековых монархов. И даже при еще большем отсутствии проницательности – будь такое возможно – нельзя было не заметить, что Англия в пределах этого прихода ждет, чтобы она исполнила свой долг, и не пожалеет на его исполнение никаких ее денег. Через два-три дня после приезда Джоффри, когда ему вздумалось все утро проваляться без пиджака под «бентли», обливаясь потом и покрываясь смазкой в иллюзорной надежде повысить мощность мотора, Джорджи укатила на велосипеде в Криктон. Вернулась она после долгого отсутствия с грудой пакетов, прятавших тюбики, флакончики и баночки. Позже Алвина с ужасом обнаружила, что прежде девственный туалетный столик Джорджи осквернила косметика, но железным усилием воли она принудила себя промолчать. Опасаясь упустить что-нибудь существенное, Джорджи приобрела все средства стать красавицей, о каких только ей доводилось слышать – от глицерина и огуречной воды, которые по восторженным отзывам Лиззи были незаменимы при цыпках, до «бесподобного крема-невидимки мадам Бернгард», некогда небрежно упомянутого пропащей лондонской тетушкой. Джорджи даже захотелось написать этой почти легендарной родственнице и попросить у нее совета, но по зрелом размышлении она решила положиться на собственную женскую интуицию и не пачкать любви почти наверное нечистыми рекомендациями низменной похоти.

Невозможно даже с примерной точностью оценить, какую роль тут сыграли (и сыграли ли вообще) все эти разнообразные комбинации топленого сала тонкой очистки и духов, а какую – душевное состояние Джорджи, а то и незаметная деятельность желез внутренней секреции, но факт остается фактом: она, пусть временно, совсем преобразилась и стала почти хорошенькой. И объяснялось это отнюдь не только переменой в манере одеваться. Бесспорно, отказ от черных чулок в пользу tête-de-nègre[109] и бежевых из искусственного шелка пошел ей много к украшению, как и туфли не столь практичного, зато более эротического фасона, чем прежние. Опять-таки почти новые платья, которые щедрая Марджи не только подарила ей, не слушая никаких возражений, но и целые два дня самоотверженно распускала и подгоняла к более полной фигуре Джорджи, поразительно выигрывали в сравнении с гардеробом перезрелой школьницы, который предпочитала для нее Алвина. И решительно все, кроме той же Алвины и кузена (они, впрочем, не решились высказать свое осуждение вслух), очень одобрили новую прическу Джорджи, придуманную Марджи, которая заплела ее волосы в две косы и изобретательно закрутила их двумя аккуратными спиралями над ушами. Мода, конечно, тут и не ночевала, но что еще можно придумать для девушки, которая боится остричься? Да и в самый раз, как для Клива, так и для дикаря, только что покинувшего какой-то жуткий аванпост Империи, расположенный весьма и весьма далеко к востоку от Суэца.

Все это, несомненно, помогло, но главное чудо было в том, что изменилось само лицо Джорджи. Во всяком случае, такое возникало впечатление. Оно больше не приводило вам на память раскрашенных гипсовых херувимов, дудящих в трубы. Что смягчило его контуры и придало нежность цвету этих излишне пухлых щек? Топленое сало тонкой очистки, ощущение непреходящего счастья или невидимые руки ангела-хранителя, массировавшего их, пока она спала? Конечно, объяснение могло заключаться и в пудре, но в любом случае даже нос ее перестал пылать здоровым румянцем деревенской молочницы, причинявшим ей столько мучений, и обрел более чинную гармонию формы и цвета. Детские глаза и губы остались детскими, но теперь они что-то обещали. Совиная тусклость глаз сменилась блеском, а губы… обман ли это зрения, или они безмолвно «сами «созрели вишни» возглашали»? Если вы считали Джорджи просто ребенком-переростком, вы сказали бы, что за одну неделю она обрела юную женственность, а если она представлялась вам взрослой женщиной, к сожалению, сохранившей всю неуклюжую подростковую угловатость, вы решили бы, что она выглядит помолодевшей на пять лет.