Дочь понтифика

– Настолько несомненно, что ты даже пригласил его приехать в Рим для совместных размышлений о путях обновления церкви? Более того, излагая в комиссии по реформе свои замыслы, ты чуть ли не дословно используешь его выражения. Взять хоть такую тираду: «Мы видим прелатов, не заботящихся о духовной пастве. Священники расточают достояние церкви и предаются всяческим излишествам; проповедники проповедуют пустое тщеславие; отцы и матери дурно воспитывают детей; князья притесняют народ, разжигая страсти; граждане и купцы думают только о наживе, женщины – о пустяках, крестьяне – о краже, солдаты – о богохульствах и нарушении порядка. Я хотел бы молчать, но не могу».

– Да, верно, это почти его слова, но я убежден, что в них истина, и они действенны, потому что могут полностью перевернуть закоснелые умы.

– Браво, отец мой, но отдаешь ли ты себе отчет в том, что это прямое подстрекательство, и понимаешь ли, к чему оно раньше или позже неминуемо должно привести?

– В худшем случае – к свержению меня со святого престола. Но я постараюсь сидеть на нем крепко.

– Нет, это приведет к мученической смерти. Не знаю, как она будет выглядеть: то ли виселица с болтающейся веревкой, то ли костер, в который временами подбрасывают порох для большей зрелищности. Уж доминиканцу это грозит точно. Так и вижу, как через годик-другой во Флоренции на площади Синьории завершается великая жизнь твоего несомненно полезного Савонаролы. Кстати, тебе известно, что флорентийская синьория сняла с него защиту и что судебный процесс, как ожидается, закончится смертным приговором?

– Прекрасно известно. Как и имя того, кто всемерно посодействовал преследованию Джироламо и устранению доброй половины его сторонников.

– И кто же это?

– Ты, сын мой.

– Что ты говоришь, отец? Как бы я мог это сделать?

– А вот так: епископ Перуджи получил поддельное бреве об отлучении Савонаролы от церкви. Фальшивка, но поначалу синьория поверила в ее подлинность. Затем, к счастью, все поняли, что тут подлог, дорогой Чезаре.

– И ты считаешь, что пружиной интриги был я?

– Разумеется, милый. Ничего тебе от меня не скрыть, я всегда узнаю о твоих проделках.

– Мы попусту потратили слова, отец. Впрочем, я заранее подозревал, что так и случится. Просто считал за обязанность тебя предупредить. Поверь: когда ты окажешься в опасности, я буду готов прийти тебе на помощь. Целую тебя, папа, adiós.

Продолжившиеся реформы Александра VI запретили служителям церкви устраивать пышные пиры, карнавалы и турниры. Частные вечеринки упразднены не были, они разрешались и пользовались успехом. Как, например, та, которую мы собираемся описать, устроенная конгрегацией гумилиатов[23], освобожденной святым отцом от гонений. Собственно говоря, этому событию и был посвящен праздник.

Непредвиденная любовь

И вот мы опять встречаем Лукрецию, на этот раз – в роли приветливой хозяйки, встречающей гостей, знакомящей их друг с другом, создающей непринужденную атмосферу. В помощницах у нее Джулия Фарнезе, от которой, впрочем, толку немного: она вся погружена в собственные печали и то и дело пускает слезу – недавно понтифик объявил, что вынужден с ней расстаться.

Оркестр приветствует музыкой каждого нового гостя. Царит несколько пасторальный дух невинного ухаживания и заигрывания. Всем (кроме Джулии) весело. Неожиданно появляются двое юных неаполитанцев. Это ж надо, какие красавцы! Особенно вон тот, лет восемнадцати, который отвесил Лукреции столь преувеличенный поклон, что вызвал у окружающих смех. Еще забавнее, что, выпрямляясь, он потерял равновесие и чуть не грохнулся. Лукреция пытается его поддержать и невольно оказывается в объятиях молодого человека. Пара застывает как зачарованная, глаза в глаза.

Альфонсо Арагонский

Ясное дело: перед нами классический случай любви с первого взгляда. Вновь обретя способность двигаться, они весь вечер ни на минуту не расстаются. Беседы, которые они ведут между собой, достойны «Ромео и Джульетты».

– Кто ты? – спрашивает юноша.

И она отвечает:

– Служанка.

– Чья?

– Донны Лукреции, ты ее знаешь?

– Нет, но много слышал о ней.

– Хорошего или плохого?

– Я бы сказал, прекрасного. Я живу в Неаполе, а там у нас дочь папы – почти легенда.

– Лукреции, наверное, понравились бы такие отзывы. К сожалению, донны здесь нет; непонятно, куда она делась. А ты, кто ты?

– Конюх герцога Неаполитанского. Которого здесь тоже нет.

– Смотри, раздают маски из папье-маше, какую выберешь?

– Ну… Если ты не хочешь больше видеть мое лицо…

– Дело не в том, что ты! Но скоро все будут в них, глупо выделяться.

Надевают маски.

Лукреция спрашивает:

– И все же, как тебя зовут?

– Предпочту не говорить. А то еще прогонят прочь как нечего делать.

– Почему?

– Мое имя не очень-то любят в Риме.

– Ладно, не хочешь – не надо. Я сама придумаю. Как тебе нравится Альфонсо?

– Недурственно. А тебя как зовут?

– Дай мне имя сам, как я тебе.

– Хорошо, тогда ты – Эмилиана.

– Красиво! Мне нравится.

– Почему ты пожелала, чтобы я тебя назвал?

– Потому что нахожусь здесь инкогнито.

– Опять – почему?