Дочь понтифика

Неаполь прекрасен, для всех привлекателен он; но вдвое прекрасней Неаполь для тех, кто влюблен

Таковы слова песни, сочиненной юным Альфонсо Арагонским в честь Лукреции, приехавшей к нему в Неаполь уже в качестве невесты. Отец молодого человека, отрекшийся не так давно от трона Альфонсо II, отнюдь не сразу согласился на этот брак; не согласился бы и вовсе, кабы не настойчивое содействие Чезаре Борджиа. Едва узнав от сестры, что она влюблена – и влюблена безумно, сын папы немедленно приступил к делу: лично отправился к бывшему монарху и настойчиво посоветовал ему (также и от имени понтифика) не препятствовать вспыхнувшему чувству.

В это же самое время Александр VI вдумчиво и осторожно сплетал цветные нити гобелена, который должен был в пристойных тонах изобразить провал проекта преобразований. Он, провал, был столь обширен и глубок, что, падая в него, дай бог ноги не переломать.

Прокручивая в голове предстоящие ему разговоры с ближними кардиналами, понтифик и сам теперь недоумевал, как он вознамерился было проводить такую радикальную реформу с помощью людей, двуличных и лицемерных не менее, чем негодяи, против которых она направлена. И те и другие слишком глубоко погрязли в трясине меркантильных соображений, так и норовя нагреть руки на искре Божьей. Мошенничество и обман нельзя искоренить правильными законами и разумными постановлениями, это теперь ясно и понятно. Можно построить песчаный замок на морском берегу, но будь уверен, что первый же прилив смоет его без остатка, и не все строители успеют вовремя убежать. Нет, действовать нужно с оглядкой. Необходимо помнить, что побеждает тот, кто умеет ждать – вернее, выжидать. Выжидание – важнейшее условие выживания смелых планов, для которых еще не пришло время. И неизвестно, придет ли.

Но как же быть с моральным совершенствованием, широковещательно и несколько опрометчиво провозглашенным реформой? Как после этого более или менее благопристойно справляться с неистребимой потребностью в женской ласке? Ах, Джулия, Джулия Фарнезе, как же она хороша! Но и тут выход найдется. Старинное правило гласит: если за тобой гонятся шакалы, брось им сочный кусок мяса; занявшись жратвой, они не станут отвлекаться на что-либо иное. Вот так-то.

В общем, великая реформа мягко погрузилась в пучину забвения. Изредка кое-кто из самых памятливых вдруг задавался вопросом: «А что ж там с планом преобразования святой Церкви?» «Не волнуйтесь, – отвечали понтифик и кардиналы, – мы ни о чем не забыли. Скоро всё начнется с начала».

Ну и кто же в такое поверит?

Милые бранятся – только тешатся

Лукреция в Риме. Мы вновь встречаем ее в тот миг, когда у входа раздается тук-тук дверного молотка и следом слышится голос служанки:

– Мадонна, ваш стучит!

Лукреция отвечает:

– Наконец-то! Чего ж ты ждешь? Впускай!

– Уже вошел, поднимается по лестнице!

Появляется Альфонсо. Она спешит к нему, распахнув объятия, но молодой человек холоден.

– Эй, что с тобой? В чем дело? – удивляется Лукреция.

– Лучше спроси у своего брата – и у отца заодно! Шайка мошенников!

– Мы мошенники? Да ты пьян, что ли? Или это такая странная шутка?

– Вот, почитай! – он достает из камзола сложенные листки. – Ты ведь шибко грамотная, от всяких стишков сама не своя. Эти посвящены тебе, а точнее нам. На! Повеселись!

Лукреция ведет взглядом по строчкам, потом останавливается и спрашивает:

– Кто это сочинил?

– Эт нект Белломо Кваттронатеке, шт горохвый. Бшой штник.

– С чего это ты перешел на неаполитанский диалект? Хочешь меня смутить?

– Тебя смутишь, как же! Не на такую напали. Но хватит чушь нести! Лучше послушай, что тут написано! – Альфонсо выхватывает стихи у нее из рук и читает вслух, нарочито четко выговаривая слова:

Лукреция Борджиа,
На овечку похожая,
От любовного пыла запрыгала:
Арагонский Альфонсо
К ней подался в альфонсы,
А по-нашему – попросту в жиголо.

Дальше, если позволишь, я вкратце перескажу прозой, не так уж хороши эти стихи. Слушай же. В общем, ангеловзорая Лукреция, сговорившись с родственничками, одурачила неаполитанского простофилю. Он-то думает, что встреча была случайной, ан нет: тут не воля Венеры, а интрига лукрециного братца Чезаре и их общего святейшего папаши. Святая троица, иначе не скажешь. Всё было подстроено… Ну и мерзость!

– Так прямо и написано? – спросила Лукреция, разрыдавшись.

– Не совсем, – признался Альфонсо, – про мерзость я добавил от себя. В остальном можешь сама посмотреть, – и он бросает рукопись на стол. – Бога ради, прекрати лить крокодиловы слезы! Один раз меня околпачили – во второй не выйдет!

– Я ничего не знала, понятно тебе? – Лукреция отвешивает ему звонкую пощечину. – Я здесь ни при чем!