Дочь профессора

— Нет, но у нас есть образцы прекрасной архитектуры, как, например, Линкольн-центр… И притом культура — это не обязательно только эстетика, она включает в себя и науку, и Гарвард, в конце концов, превосходный тому пример.

— Наука… Ну да. — В голосе ее прозвучали скептические нотки.

— Ты не находишь, что это важно?

— Было бы важно, если бы помогало людям…

— Так оно и есть.

— А тебе не кажется все же, что следовало бы сначала попытаться накормить всех людей на земле, а потом уже приниматься их обучать, просвещать и всякое такое?

Итак, все начиналось сначала. Луиза явно была очень взволнована, даже потрясена чудовищной картиной нищеты этих детей земли, которую она увидела в Лалибеле, но с не меньшей силой ошеломило ее и спокойное равнодушие и скупость, проявленные ее отцом, когда, раздав мелочь, он воздержался от более крупных подаяний.

При других обстоятельствах Луиза могла бы не обратить внимания на его непоследовательность, ибо дети склонны воспринимать поступки родителей как нечто непреложное и не размышлять над ними, но так как Генри после многих дней снисходительного потворства ее желаниям начал внезапно подавлять ее своим отцовским авторитетом, это дало ей в руки оружие, с помощью которого она старалась отвоевать то, что было прежде достигнуто. И стоило только ей пустить это оружие в ход, как она всякий раз наталкивалась на мягкость, на податливость, на беззащитность плоти. И так она продолжала донимать его вопросами от Асмары до Каира и от Каира до Рима, и к тому времени, когда они возвратились в Нью-Йорк, Генри порядком все это надоело, что он в раздражении и высказал, а Луиза оказалась в странной положении человека, выигравшего сражение, которое он, в сущности, предпочел бы проиграть.

12

Последние недели каникул отец и Луиза провели вместе со всей семьей в Мартас Виньярд. «Наши африканцы», как называла их Лилиан, получили теперь возможность жить каждый сам по себе, что они и делали: Генри вернулся к письменному столу и книгам, стремясь до начала семестра закончить еще несколько глав своего труда, а Луиза, лежа на пляже на берегу Атлантического океана, где воздух был свеж и не так нещадно палило солнце, сообщала, как бы между прочим, подругам, что свой бронзовый загар она приобрела, путешествуя по Восточной Африке.

На этом фешенебельном курорте, расположенном на небольшом острове у берегов Массачусетса, Луиза встретилась с юношей по имени Дэнни Глинкман. Она немного знала его и раньше — они встречались иногда на вечеринках в Кембридже, так как отец Дэнни тоже преподавал в университете, и теперь стали проводить довольно много времени вместе. В этих встречах не было ничего романтического; они не назначали друг другу свиданий — просто совершали вместе прогулки, плавали или забегали в кафе-мороженое на Оак-Блаффс. Ни о каком увлечении со стороны Луизы здесь не могло быть и речи, так как Дэнни был некрасив, ниже ее ростом и обладал всеми недостатками, свойственными, как это ни прискорбно, подросткам: прыщами, неуклюжестью и ломающимся голосом. Однако слушать то, что произносил порой этот ломающийся голос, было для Луизы куда интереснее, чем целоваться с надоедливыми курортными мальчиками вроде Бенни Лафлина, ибо Дэнни Глинкман прочел уйму книг, о которых она знала лишь понаслышке, — труды таких авторов, как Маркс или Плеханов.

— Ты обязательно должна прочесть, что они пишут, — говорил он Луизе по пути в кафе на Оак-Блаффс.

— Но они же коммунисты, верно?

— Разумеется. — Дэнни пожал плечами и улыбнулся чуточку вызывающе.

— Но они же неправы?

— Кто сказал, что они неправы?

— Ну как это кто… — Луиза растерянно развела руками. — Все.

— А я этого не считаю, — сказал Дэнни. — Я читал «Коммунистический Манифест», и мне вовсе не кажется, что все это неверно. Наоборот, звучит очень убедительно.

Луиза покачала головой.

— Ну, не знаю… Не знаю.

— И потом ты должна прочесть Прудона «Всякая собственность — это кража»[21]. Мне здорово понравилось.

Дэнни говорил спокойно, невозмутимо и произвел большое впечатление на Луизу, которая никогда не читала книг такого рода. Впрочем, если бы социальная несправедливость не была однажды наглядно доведена до ее сознания и чувства, возможно, что Дэнни с его увлеченностью Марксом показался бы ей таким же скучным, как другие мальчишки, у которых был свой конек — Юнг и коллективное подсознательное. Так жизненный опыт воздействует на нашу психику, а наша психика на наши поступки.

— Иметь деньги гадко, — сказала она Дэнни, заговорщически понизив голос. — Я, правда, иной раз чувствую себя очень мерзко: понимаешь, Дэнни, в Африке я видела детей… детей и совсем крошечных младенцев, которым было нечего… ну абсолютно нечего есть. И негде жить. И никакой помощи ниоткуда. А мы останавливались там в шикарных отелях и объедались до тошноты, и слуги чистили нам одежду…

— Вот это оно самое и есть, — сказал Дэнни. — И так повсюду, только здесь, у нас, не хотят в этом признаваться.

Луиза испуганно на него посмотрела.

— Здесь, у нас?