Дочь Птолемея

Филон смотрел на неё не мигая. Он был поражен обыкновенным её одеянием, этим длинным до пят платьем дивной белизны, очень выгодно облегавшим её стройную фигуру. На ней не было драгоценностей, руки, естественной полноты, голые до плеч, прекрасные руки, — без браслетов и колец. Только на высокой шее тоненькая золотая плоская цепочка римской работы, а в густых волосах — костяные шпильки, поддерживающие, казалось, небрежно, но красиво собранную темную копну. Ее лицо, уши, шея — были открыты взору: ни капельки краски. Чистота и непорочность глядели на него из каждой черточки её спокойного лица. Сердце его заныло от восторга.

— Мне сказали, что ты влюблен в меня. Это правда? — спросила Клеопатра, поглядывая на него поблескивающими глазами.

Она выглядела очень молодо и мило, будто бы и не владычица Египта, а просто хорошенькая женщина, каких много в Александрии.

— О да, царица! — произнес Филон пылко.

— Это блажь или всепоглощающая страсть? — Она улыбнулась и кончиком влажного языка провела по своим губам.

— Буду откровенным. Когда тебя увидел, я сказал себе — вот кого я готов любить бесконечно. Тогда это была блажь. Детское упрямство. Но эта блажь так запала мне в душу, что я не смог от неё избавиться. Я думал о тебе постоянно. Ты даже мне снилась, поверь! Потом я понял, что это уже не блажь, а любовь. Я любил тебя больше матери, больше отца, больше самого себя. И ещё я понял, что если не скажу этого тебе, то умру непременно.

— Бедный Филон! — вполне искренне произнесла она, покачивая головой. Разве можно так влюбляться в свою царицу? На что ты надеялся, друг мой? И что во мне такого, что пленило тебя? Взгляни на меня повнимательней. Есть женщины красивее меня. Допустим, Джама. Мои глаза, губы, волосы — как у всех. Правда, некоторые говорят, что мой нос несколько длинноват…

Он поспешно возразил:

— Нет-нет, прекраснейшая! У тебя чудесный нос. Должной длины, с небольшой горбинкой, и совершенно соизмерим с другими чертами лица. Я тебе это говорю как художник, который знает в этом толк.

— Хорошо, хорошо, — проговорила она, удовлетворенная его пылкой речью. — Почти убедил. Какая женщина не захочет выглядеть лучше, чем она есть на самом деле.

Она обошла скамью и почти бесшумно подплыла к нему с другой стороны. Он заметил, что она не могла стоять на месте, а все время двигалась.

— Ты мне нравишься, Филон. Своей прямотой и откровенностью. Я тоже хочу быть с тобой откровенной. Ты, верно, слышал, какой слух распустили про меня иудеи? Будто бы я продаю свою любовь за жизнь несчастных мужчин.

— Более нелепого вздора нельзя придумать о тебе, царица.

— Ты так думаешь? — Клеопатра хмыкнула и лукаво посмотрела на него сбоку. — Ну так вот, милый Филон, придется тебя огорчить. Все это в какой-то мере является правдой.

— Нет. Нет.

Она прервала его поднятой рукой.

— Только я не отбираю жизнь, как это утверждают иудеи, при помощи палача, яда и диких зверей. Просто однажды, оказывая мне услугу, один славный молодой человек, к моему огорчению, распрощался с жизнью.

— Прекраснейшая царица, если это и произошло, то такова судьба несчастного… нет… счастливого, — прошептал Филон. — Прикажи — и я умру за тебя, даже не коснувшись твоего мизинца.

— Вот как? Благородно, — сказала она, ходя вокруг, как кошка подле мыши. — Филон, мой друг… я не настаиваю… Ты волен сам решать… Подумай! И если пожелаешь, путь перед тобой открыт. — Она указала царственной рукой на дверной проем, завешенный прекрасной занавесью.

— Царица моя драгоценная, прошу, не унижай меня… Если я поступлю подобным образом, я перестану себя уважать. Нет, мною сделан выбор. Располагай, как тебе заблагорассудится.

Клеопатра помолчала немного, в задумчивости смотря на статуэтку, и вдруг спросила, повернувшись к нему:

— Сегодня я увидала тебя впервые, но мне показалось, будто бы лицо твое знакомо. Напомни, мы не встречались раньше?

— Не знаю, запомнила ли ты меня, царица. Но когда в Гермонтисе встречали Бухуса, прибывшего из Фив, я долго шел за тобой.

— Десять лет назад! — протянула она мечтательно, улыбаясь. — Тогда все было по-иному. Я была счастлива. Все мне казалось в диковинку. Торжество, пение, народ. Я буду помнить это всю жизнь. Но тебя, к моему сожалению, я не припомню. Хорошо помню быка, гирлянды цветов, Пшерони-Птаха…

— В другой раз я видел тебя уже здесь, во дворце. Во время войны с ромеями.

— Когда это было?

— Ночью.

Левая бровь Клеопатры удивленно приподнялась, она склонила голову и скосила глаза в его сторону, проявляя любопытство.

— Я видел, как ты подплыла на лодке ко дворцу в сопровождении двух мужчин. Я тогда находился в охране при царе и мое время было стоять на страже. Ты сошла на причал с одним из мужчин, забралась в полосатый мешок, и он пронес тебя мимо нашей стражи, состоявшей на половину из ромеев.

— Все было так, как ты говоришь, — произнесла Клеопатра. — Я должна была попасть к Цезарю и переговорить с ним, ибо мне стало известно, что Цезарь склоняется на сторону царя. Но почему, друг мой, ты не поднял тревогу? Ты бы мог за это жестоко поплатиться.