Дочь Рейха

Я вспоминаю, как давным-давно, в детстве, мама и папа возили меня в Берлин. Мне было тогда лет семь или восемь. День был жаркий, и я подставила ладонь под освежающую струйку воды, которая лилась из каменного рта странного мифического существа, сидевшего на верхушке фонтана. Рядом было кафе, по случаю хорошей погоды столы и столики стояли прямо на улице. И вот из этого кафе то и дело выбегал маленький мальчик, моложе меня, и бегал вокруг фонтана, а за ним каждый раз бежала его мать. Помню, как неодобрительно цокал языком папа: английские дети не знают, что такое дисциплина. «Стэнли! – кричала мальчику мать. – Стэнли!» А потом, догнав, принялась быстро и строго выговаривать ему что-то по-английски, так что я понимала лишь отдельные слова: «отец», «сядь» и «сейчас». Но мальчик, к моему огромному изумлению, и не подумал слушаться, а только смеялся. Вот почему мне так запомнилась эта сценка, ведь я никогда еще не видела ребенка, который так открыто не слушался бы взрослых. А он вырвался от матери и снова побежал вокруг фонтана и так бегал и бегал и смеялся, словно вся его жизнь была одна сплошная беспримесная радость.

Я смотрю на своего малыша, мирно спящего в моих объятиях. Опускаю его в ящик от комода, выстланный изнутри мягкими подушечками и одеяльцами. Можно бы оставить его и спуститься вниз, к Эрне и ее родителям, но я не хочу покидать его даже на несколько минут.

И тогда я вынимаю письмо Вальтера, то самое, которое он написал мне, едва узнав о рождении нашего сына, и перечитываю его снова, в тысячный раз.

Дорогая!

Пишу тебе в ужасной спешке. Сегодня утром я получил телеграмму от Эрны с известием о рождении нашего сына и с тех пор не знаю ни минуты покоя. С одной стороны, я страшно рад, что и с ним, и с тобой все хорошо, но с другой – меня мучает мысль о том, что ты перенесла все это в одиночку, а вскоре тебе предстоит расстаться с малышом и как тебе от этого больно. Все утро я ходил по улицам Лондона, и слезы текли у меня по щекам, когда я думал о вас.

Дома тоже непросто. Наверное, со мной сейчас тяжело жить. Анна знает: все мои мысли – о тебе. Но если ревнует, то молчит и вообще воспринимает всю эту ситуацию с большим мужеством и смелостью. Я восхищаюсь ею за это. И еще одно могу обещать тебе твердо: и нашего малыша, и моих бедных кузенов она окружит заботой и любовью. Мы оба сделаем все, чтобы с нами они чувствовали себя как дома. И все же в глубине души я не перестаю надеяться, что настанет день, когда ты сможешь по-настоящему стать матерью нашему сыну. Я молюсь и надеюсь на то, что этот день придет раньше, чем я думаю.

Будь сильной, моя дорогая Хетти. Все будет хорошо – и пожалуйста, помни, что я люблю тебя больше жизни. Изменить это не может никто и ничто.

Ты в моем сердце, сейчас и всегда,

Вальтер

– Хетти? – В комнату заглядывает Эрна. – У тебя все в порядке?

– Он заснул, – говорю я, сворачивая и убирая письмо. – Я не хотела оставлять его одного.

Она садится рядом со мной и улыбается малышу, спящему в гнезде из одеял. Его крошечные ручки сжаты в кулачки и торчат вверх, словно прикрывая голову.

– Ой, Хетти, какой же он все-таки милый!

Я с изумлением смотрю на нее. Вот она, моя лучшая подруга. Она видела меня в самые тяжелые мгновения моей жизни, видела, как я рожала, подтирала за мной кровь, она и сейчас продолжает рисковать ради меня жизнью. Как и чем я смогу отплатить ей за все?

– Я придумала ему имя. Его будут звать Стэнли.

18 августа 1939 года

Три недели и два дня солнце восходит и заходит. Ранним утром двадцать четвертого дня жизни Стэнли я стою у окна крошечной комнатки в квартире Эрны и держу моего малыша на руках.