Дочь Рейха

– Значит, надо драться лучше – и умнее. Побеждает умнейший, – говорит он, вскакивает и плашмя ударяет меня мечом.

Я пытаюсь нанести ему ответный удар, но не могу: мешает приборная доска его бомбардировщика. Я сижу у Карла за спиной, но он, похоже, не знает, что я рядом. Хочу окликнуть его, предупредить, но не могу, мне изменяет голос. Самолет начинает бить крупная дрожь, и я вижу, как Карла прошибает пот, когда он пытается вернуть себе управление машиной. Она накреняется, с ускорением идя вниз. Ревет мотор. Я визжу без звука. В кабине воняет разогретым машинным маслом, дизелем и горячим металлом. И еще – по́том и близкой смертью. Земля несется нам навстречу, и вот раздается страшный грохот и скрежет мнущегося металла.

Я рывком сажусь на постели, вытаращив глаза. В комнате темно. Пот течет у меня по спине, губы ловят воздух.

Щелкнув выключателем ночника, я смотрю на часы. Три часа утра.

Карл умер. Я вспоминаю наш последний разговор – тяжелый, полный взаимного недоверия и упреков. С самого детства брат был центром моей вселенной. Когда между нами что-то пошло не так? И как мне теперь жить, помня, что последние слова, которые мы сказали друг другу, были такими?

Слезы выкатываются у меня из глаз, падают на подушку. В комнате так тихо, словно само время остановилось и планета перестала вращаться.

Но часы на каминной полке все тикают.

Я поворачиваюсь к портрету Гитлера. Он, довольный, смотрит на меня сверху вниз, его усы топорщатся.

Это ты во всем виноват. Как ты мог позволить, чтобы такое случилось с моим братом, таким красивым, таким любимым?

Он отвечает мне заносчивым взглядом черных глаз, непроницаемых и блестящих, как мокрая галька.

Это твое наказание, любительница евреев. Ты сама виновата, связалась с врагом. Пошла по кривой дорожке. Ты выбрала зло, вот и неси теперь наказание за это.

Но Карл во всем следовал твоим заветам. Он отдал тебе все, что у него было. Свою беззаветную любовь, а теперь и жизнь. Он не такой, как я. Почему же ты убил его, а не меня?

Ты сама знаешь, что случается с теми, кто заключает договор с дьяволом…

На губах Гитлера играет ехидная улыбка.

Меня вдруг обдает жаром, я чувствую, что не могу больше видеть его ухмылку. Я сделала выбор. И не важно, что Вальтер скоро уедет и женится на Анне. Не важно, что я никогда его больше не увижу. Он научил меня тому, чего я не знала раньше, а теперь знаю. Все вы лжете, герр Гитлер. Это из-за вас умер Карл. Вы – ублюдок.

Я подбегаю к портрету и так дергаю за раму, что она соскакивает со стены вместе с гвоздем и куском штукатурки. Швырнув портрет на пол, я топчу его ногами. Рама трескается, а я все топчу это лицо, втираю пятками в пол ненавистные глаза.

Ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу!

Теперь я знаю точно: его послал не Бог, а дьявол. Испорченную картину засовываю за гардероб.

8 октября 1938 года

Наутро папа запирается в кабинете, чтобы сделать важные звонки. Мама еще спит. Вчера она приняла успокоительное, прописанное доктором. Я у себя, сижу под окном, рядом со мной Куши, жмется к моему бедру мохнатым боком. С ним тепло и не так хочется плакать.

Внизу, на улице, необъяснимым образом идет своим чередом жизнь. Шелестя шинами, проезжает автомобиль. Парнишка на велосипеде. По тротуару рука об руку идут двое: у женщины волосы до плеч, их кончики подвиты, цвет чуть светлее, чем у Эрны.

Эрна.

Эрна. У меня холодеет под ложечкой. Надо ведь рассказать ей, что случилось.

Тихий стук в дверь. Ингрид. Осунувшаяся, бледная.

– Вам что-нибудь принести, фройляйн? – спрашивает она. – Вы совсем не завтракали…

– Я не голодная.

– Понимаю. Это такой… ужас.

Она подходит совсем близко, как будто хочет протянуть руку и коснуться меня, но вместо этого сцепляет пальцы так крепко, что белеют костяшки.

– Да, хуже этого не может быть ничего, – говорю я.

– Да… да, я понимаю. И мне так жаль. В смысле, нам с Бертой, мы обе с ней очень расстроены.

Я внимательно гляжу на нее. Прямо в ее светлые серые глаза, как будто надеюсь сквозь них заглянуть прямо ей в душу. Но они непроницаемы, словно стальные ложки. И во мне вспыхивает гнев. Да кем она себя возомнила?! Лезет ко мне теперь со своими фальшивыми словами и вкрадчивыми манерами, а раньше только и знала, что ехидничала да заигрывала с Карлом. Все-таки она или не она рассказала ему о Вальтере? И как она теперь смеет делать вид, будто понимает, что я чувствую, потеряв брата.

– А какое тебе дело?

Она отшатывается:

– Извините. Я не имела в виду ничего такого… – Она краснеет.