Дочь Рейха

– Она говорит, что знает: у вас есть ухажер и дело между вами серьезное. Но кто он и с чего она это взяла, молчит. Твердит только, что видела однажды доказательство, что-то невероятное. Да уж я догадалась, кто он может быть. Кроме меня да Карла, она никому пока ничего не рассказала, но, если ей заблагорассудится, она доставит вам кучу неприятностей. Уж я говорю ей, говорю, чтобы она и думать об этом забыла, но меня она не слышит. Я для нее не авторитет. Так что будьте осторожны, фройляйн, я вас предупредила.

Ингрид видела нас вместе тогда, в «Саламандере», но тут ее слово против моего, и еще неизвестно, кому из нас скорее поверят. Она это понимает. Значит, должно быть что-то еще. Что-то серьезное. Но что же? Мои мысли мечутся, я судорожно соображаю, что бы это могло быть. Записки, которыми мы обменивались с Леной? Томас? Место, где она могла нас видеть? А может, испорченный портрет фюрера? Она не могла не заметить, что он исчез со стены. Может быть, даже нашла обломки за гардеробом. Надо сказать папе, что портрет упал и разбился, пусть купит мне новый. Вдруг у меня замирает сердце. Дневник. Что, если она нашла дневник? Представляя, как ее пальцы касаются его страниц, глаза бегут по строчкам, вчитываясь в мои сокровенные тайны, я едва не визжу от злости.

Откладываю вилку. Нет смысла притворяться, что я ем.

– Но… как ты узнала, кто он?

Берта вытирает руки чайным полотенцем.

– Видела вас двоих пару недель назад на трамвайной остановке. И сразу его узнала. Не забывайте, фройляйн, было время, когда он бывал здесь почти так же часто, как у себя дома, а я всегда его привечала. А еще я сразу поняла, что между вами что-то есть, по тому, как вы смотрели друг на друга: как будто вы одни на всем свете. И вспомнила, как оно было у меня с моим нареченным много лет назад.

Сколько раз я смотрела на нее за эти годы и вот теперь впервые увидела по-настоящему. Берту, которая всегда здесь, как мебель. Я так привыкла к ней, что никогда даже не задумывалась о том, какая она. И вот она сидит передо мной, румяная и круглая, как булка, добрая и простая. Столько знает, обо всем молчит. В глазах – тревога и усталость, как будто груз этих тайн стал для нее слишком тяжел. Внезапно я испытываю к ней глубокую нежность.

– Спасибо, Берта. Однажды, много лет назад, он спас мне жизнь. Ты знала? – (Берта качает головой.) – А вообще, беспокоиться больше не о чем, он уезжает из Германии. Может быть, уже уехал…

Берта медленно кивает и кладет свою руку поверх моей:

– Будьте осторожны, фройляйн Герта. С таким отцом, как у вас, и водить такую компанию… – Она мешкает. – Все это может очень плохо кончиться, особенно для него.

– Я же говорю, беспокоиться больше не о чем. Мы расстались, – произношу я и тут же чувствую настоящую, физическую боль. – Пойду выведу Куши, – добавляю я и встаю.

Мы с Куши уже выходим из кухни, когда я оборачиваюсь и машу рукой Берте, которая все еще сидит за столом. В ответ она приподнимает руку.

Хорошо идти по улице, всем телом встречая тычки и порывы ветра, от которого немеют лицо и руки. Я надеюсь, что холод и физические усилия помогут мне разобраться в хаосе мыслей, притупят боль, которая незваной гостьей расселась в моей душе.

23 октября 1938 года

После похорон мама спешно уезжает к сестре Адель в Веймар.

– Ей нужна забота, – твердо говорит мне папа. – Она не в том состоянии, чтобы оказывать внимание другим. Отдых вдали от любопытных глаз и досужих языков пойдет ей на пользу.

– Но, папа, я ведь тоже могу о ней позаботиться. Могу поехать с ней в Веймар.

– Нет, твое место в Лейпциге. Сегодня из Берлина приедет бабушка Аннамария, приглядеть за тобой и за домом. Завтра ты пойдешь в школу. Пора начинать жить нормальной жизнью.

– Нормальная жизнь не такая.

При одной мысли о том, что вместо нежной, благоухающей цветочным ароматом мамы в доме теперь будет находиться строгая мать моего отца, настоящая пруссачка – губы вечно поджаты, щеки втянуты, спина прямая, точно она аршин проглотила, и вся в черном, – мне становится невыносимо грустно.

– Теперь такая. Надо быть сильной, Герта. Ради матери и ради Отчизны. – Произнося эти слова, папа смотрит в пространство перед собой, точно там ему открываются видения того, что он должен достичь. – Мне надо работать. Работа – лучший способ забыться. – Папа поворачивается в сторону кабинета. – Возможно, я не так часто буду появляться дома, так что смотри, слушайся бабушку.

Как удобно! Маму – в Веймар, а сам к любовнице под крылышко.

Пока я размышляю, чем заняться, в парадную дверь стучат. Еще кто-то пришел.

На крыльце стоит Томас, в руках – охапка желтых роз. Я приглашаю его в дом, ставлю цветы в вазу, и в комнате сразу становится веселее. Как будто скоро придет весна, принесет новые надежды.

В утренней комнате я и Томас садимся напротив друг друга. Ему явно неловко в кресле и в непривычной одежде. На нем костюм, наверняка его лучший, набриолиненные волосы гладко зачесаны, очки протерты.

– Спасибо, что пришел меня навестить. Ты такой добрый.