Дочь Рейха

– Нафталин, от моли. Иначе она здесь все пожрет.

– Как ты его терпишь?

– К запаху привыкаешь. Я его уже не замечаю. – И Вальтер поворачивается лицом к шкуркам. – Разве они не красавицы? – Его ладонь скользит по серебристому меху лисы. – Как бы я хотел одеть тебя в такую шубу, длинную, до пят.

Я смотрю на мертвую тварь, которая болтается прямо перед моим носом, и пытаюсь представить ее на мне. Ее четыре лапки жалко повисли, внутри шкуры красные пятна от мяса, которое наполняло ее еще недавно; глаза тусклые, молочно-белые.

Меня передергивает.

Вальтер хватает меня за руку, притягивает к себе:

– Скажи, что случилось? – Он смотрит серьезно. – Хетти, ты выглядишь измученной. Что стряслось?

– Карл… – Слезы текут у меня из глаз, лицо Вальтера расплывается, тает.

Держась за руки, мы стоим в стеклянном кубике кабинета, окруженном складом смерти. От химической вони и невозможности рассказать о том, что случилось с Карлом, у меня начинает болеть голова. Вальтер, хотя я и чувствую его руку в своей, кажется мне страшно далеким. Между нами стол, а я так хочу прижаться сейчас к нему.

– Мне очень жаль, – наконец произносит он. – Какой это страшный удар для всех вас.

Вальтер кажется мне чужим. Его губы так плотно сжаты, взгляд как будто окаменел. Не такой реакции я ждала. Наверное, он уже свыкся с мыслью о женитьбе на Анне. Наверное, уже ждет не дождется. А может быть, радуется, что Карла больше нет. Я выдергиваю свою руку из его руки.

– Он мой брат. Я не знаю, как мне без него жить. – Как объяснить ему, чтобы он понял? – В то утро, пока мы с тобой были вместе, обсуждали твой предстоящий отъезд в Англию, твою будущую жену, – я выплевываю это слово в него, – Карла везли в госпиталь и он умирал. Тебе-то ведь все равно, жив он или умер, скажи! – Жила отчаянно пульсирует у меня на шее. Кровь кипящей волной приливает к голове, грозит вырваться изо рта. – Ты тупой, бесчувственный ублюдок! Какая я идиотка, зачем я пришла сюда, на что я надеялась?

– Нет, мне не все равно, Хетти. Мне жаль, что ты так расстроена.

Он пытается снова взять меня за руку, но я скрещиваю их на груди.

– Тебе наплевать, жив он или мертв, сознайся! – кричу я.

– Ш-ш-ш! Нас услышат. – И он, упершись в стол руками, подается ко мне. – Карл оттолкнул меня, выбросил из своей жизни, как ненужный клочок бумаги. – Вальтер ощеривается, тонкие злые губы разъезжаются, обнажив зубы, кожа на лице натягивается, как на барабане. – А ведь он мог, как ты, ценить во мне человека. Так что если уж быть честным, то да. Мне все равно. Боль, которую он причинил мне, не прошла до сих пор. Ты и представить себе не можешь, до чего мне было обидно. Но я никогда не желал ему смерти. И сочувствую тебе в твоей потере. Правда. Что еще ты рассчитывала от меня услышать?

– Ты не понимаешь, каково сейчас нам, да? – Мне хочется встряхнуть его. Заставить его понять, почувствовать то же, что и я. – У Карла не было выбора. Ему пришлось отказаться от дружбы с тобой. То, что люди думают на самом деле, не имеет сейчас никакого значения, разве ты не видишь? Мы вынуждены быть такими. Почему ты думаешь, что для нас это все легче, чем для вас?

Вальтер, выпрямившись, отворачивается:

– Значит, ты ослепла, Хетти Хайнрих. Люди видят то, что хотят видеть. А выбор – он есть у всех. У всех и всегда. Мы сами выбираем, как относиться к другим людям. Ты ведь сделала свой выбор, правда? А Карл сделал свой. – С жесткого лица Вальтера на меня смотрят злые глаза; слова жгут, точно капли кислоты.

– Я тебя ненавижу, Вальтер Келлер, – всхлипываю я, – ненавижу!

Я должна уйти, немедленно. Повернуться, захлопнуть за собой дверь и никогда не возвращаться. Но не могу сдвинуться с места. Сижу, хлюпаю носом, плечи трясутся от рыданий, а мое бедное сердце болит, как не болело еще никогда в жизни.

– Ты это не всерьез, – наконец говорит Вальтер. – Я знаю.

Наступает пауза. Мы словно балансируем на грани, и вдруг, не знаю, как и когда это вышло, но я уже стою, он прижимает меня к себе, гладит меня по спине, шепчет мне в ухо «ш-ш-ш», а я, захлебываясь от рыданий, повторяю:

– Прости меня, прости, – с каждым разом вкладывая в эти слова все больше смысла.

– И ты меня прости. Ты же знаешь, я никогда не сделаю ничего тебе во вред. Я люблю тебя, Хетти Хайнрих.

Мы падаем в кресло и понемногу успокаиваемся. Мы молчим; слова не нужны. Он целует мои волосы, щеки, шею. Потом он целует меня в губы, и я чувствую, как просыпается голод.

Вдруг где-то наверху начинают хлопать двери. Мы замираем, глядя друг другу в глаза. Через несколько секунд грохает еще одна дверь, раздаются при глушенные расстоянием шаги.

– Кажется, это облава, – шепчет Вальтер едва слышно.

– Почему?

– Из-за налогов. Хотя, вообще-то, налоги – только предлог. Быстрее! Кажется, они идут сюда.

Схватив за руку, он тащит меня за собой к задней стене склада.

– Может, убежим?

– На улице сейчас полно гестаповцев. Сюда, скорее!

Вальтер тянет меня в темный угол. Тюки кроличьих шкурок громоздятся до самого потолка, но между этой горой и стеной склада есть проход, совсем узкий. Мы едва протискиваемся в него боком.