Дочь Рейха

И вот он пришел, тот миг, когда моя фантазия стала явью. И что же? Оказалось, что я во всем ошибалась. Я словно раздваиваюсь: одна я поднимается с пола и стоит рядом, наблюдая за второй мной, той, которая не замирает от стыда, ощутив себя совсем голой, той, чье тело лучше ее самой знает, что надо делать, той, которая не боится исследовать мужское тело не только руками, но и каждым кусочком своей плоти; и сама не боится открывать ему свои самые интимные части. И неудивительно, ведь, в отличие от того акта, который рисовался мне в моем воображении, этот, настоящий, состоит не только и не столько из сплетения тел. Он больше, чем толкотня вездесущих конечностей, чем влага, пот, запахи, кровь, боль и наслаждение. Он – соединение наших душ, которые наконец исполнили пьесу нашей любви, нашей отчаянной жажды друг друга, подогретой месяцами ожидания до состояния неистового кипения.

После мы лежим молча, но ближе, чем когда-либо раньше. Его сердце сильно и быстро бьется прямо у меня под ухом, пальцы проводят по моей обнаженной спине сверху вниз; касание легкое и щекотное, как перышко. Шевелиться не хочется, чтобы не нарушать магию момента. Я то засыпаю, то просыпаюсь вновь, и так проходит не один час.

– Мне пора, – наконец шепчу я в ухо Вальтеру.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. – Он обнимает меня крепче.

– Пора…

До рассвета еще далеко. Против своей воли я разрываю объятия и возвращаюсь в дом. Между ног у меня мокро. Я пахну им. Сексом. Они все поймут…

Одна в своей комнате, я ложусь в постель и пробую заснуть, но бесполезно. То, что случилось со мной только что, снова и снова проигрывается у меня в голове. Энергия пузырится внутри меня, как шампанское в закупоренной бутылке, и я боюсь, что не засну уже никогда. Что же я натворила?

Достаю дневник и начинаю писать, просто чтобы провести время, которое неумолимо подползает к рас свету. Конечно, поверять дневнику свои мысли и чувства рискованно, но иначе мне не справиться с ураганом, который бушует у меня в мозгу. Ничего, найду для дневника другое место, куда не догадается сунуть свой нос Ингрид.

Что ты теперь обо мне думаешь? После того, что между нами было? С точки зрения закона мы совершили злодеяние. Самое большое из всех возможных. Я думаю о наших телах: наш пот, наша кровь слились воедино, смешались, и это уже не отменить. Я падшая и проклятая, и это навсегда. Но как вещь столь естественная и совершенная может быть злом? Да это и не зло. Я в это не верю. Вальтер самый лучший, он самый добрый и самый нежный. Нигде я не чувствую себя такой защищенной, как в его объятиях. Это они все ошибаются, а мы правы.

3 ноября 1938 года

– Сегодня в БДМ благотворительный вечер. Пойдем, Хетти? – уговаривает меня Эрна после занятий. – Тебе надо развеяться, – добавляет она, заботливо глядя мне прямо в глаза, – отдохнуть. И потом, я ведь тоже по нему скучаю. А мы с тобой не виделись по-настоящему с тех пор, как…

– Знаю. Просто мама приехала. Сегодня я должна побыть с ней. Но мы скоро увидимся, обещаю.

Эрна грустно улыбается в ответ, а я спешу домой.

Мама вернулась вчера. Страшно исхудавшая, угловатая, ломкая. В темных блестящих волосах, как всегда, уложенных в прическу, прибавилось седины. Глаза траурные, как и платье. Она улыбается, обнимает меня. Говорит, что рада быть дома, но я чувствую, что она как будто здесь и в то же время не здесь. Та мама, какую мы знали, осталась на кладбище рядом с Карлом.

Пообедав, мы рука об руку идем в цветочный магазин на углу Халлишештрассе. Рядом негромко цокает когтями по мостовой Куши.

Мама долго стоит перед большой яркой витриной, но никак не может решиться.

– Может, вот эти? – Я показываю на синие васильки.

Мамин любимый цвет. И любимый цветок.

– Слишком радостные, – качает головой она.

Я снова обвожу глазами витрину. Интересно, есть ли в мире такая вещь, как безрадостный цветок?

– Разрешить помочь вам с выбором, дорогие дамы? – Хозяин магазина бочком подвигается к маме, сверкая ослепительной улыбкой из-под жестких, точно накрахмаленных, усов.

Мама отвечает ему испепеляющим взглядом.

– Я ищу что-нибудь подходящее для могилы моего сына, – говорит она.

От ее слов меня передергивает.

Продавец выключает улыбку, изображая нечто более подходящее случаю: голова склонена, глаза потуплены.

– Прошу прощения, – говорит он. – Позвольте, я подберу вам букет.