Дочь Рейха

– Якобы они уклонялись от уплаты налогов. Наглая ложь! Сначала они насчитали нам такую прибыль, какую захотели, хотя на самом деле наше предприятие почти банкрот, и обложили нас соответствующим налогом. Теперь нас обвиняют в неуплате налогов на сумму, превышающую стоимость всех наших активов, вместе взятых. Неслыханно! Отец и дядя больше не борются. Мерзавцы-нацисты получили все, чего добивались. Может быть, хотя бы теперь они оставят нас в покое. Отец продолжает слать письма по всей Европе, но бесполезно. После Эвианской конференции беженцев не принимает больше ни одна страна. Даже Палестина. Отец боится, что нацисты скоро наложат лапу на бабушкин дом, и тогда мы окажемся на улице.

У Вальтера стало другое лицо. Теперь я вижу в нем поражение. Готовность смириться с худшим.

Слезы опять наворачиваются на глаза.

– А как ты? За тобой приходили? – Мой голос опускается до шепота.

Что-то в его мимике и в том, как он отводит глаза, пугает меня. Вальтер подвигается ко мне еще ближе и тянется за моей рукой.

– Мне повезло, что ты меня спрятала. – Я слышу: он старается, чтобы его голос звучал легко и беззаботно. – К нам и правда приходили. Но теперь отстали, по крайней мере пока.

– Но зачем? Что им было нужно? – Я стискиваю его руку, жмусь к нему всем телом.

– Дело плохо, Хетти. – Он мешкает. – Меня подозревают в осквернении расы…

– Нет!

– Так что за нами, похоже, действительно следят.

– Ингрид. Наверняка она, больше некому. Берта меня предупреждала…

– О чем?

– Она рассказывала: Ингрид подозревает, что у меня кто-то есть, а в последнее время говорит о каких-то сенсационных доказательствах.

– Я помню, ты говорила, что она, кажется, видела нас вместе в тот раз, но…

– Я ничего не знаю наверняка, просто предполагаю. Пусть даже она видела нас в магазине, само по себе это еще не преступление. Здесь явно что-то другое… О, Вальтер, я так боюсь, что она нашла мой дневник.

– Хетти, ты что, обо всем написала? – Он смотрит на меня с ужасом. – И называла меня по имени?

– Да, – шепчу я; Вальтер прячет лицо в ладони и стонет. – Прости.

– Из всех мыслимых и немыслимых глупостей…

– Я его уничтожу, обещаю!

– Так он не у нее?

– Нет! Раньше я прятала его под матрасом. Но потом нашла другой тайник, надежный. Вряд ли она его там обнаружила.

– Видимо, нет, иначе бы меня уже арестовали. – Вальтер задумчиво покусывает ноготь. – Видимо, прямых доказательств у них нет, а тот, кто написал донос, не назвал твое имя. Чтобы отдать меня под суд по обвинению в осквернении расы, другую сторону – тебя – надо выгородить, ведь если ты окажешься соучастницей, то тебе придется свидетельствовать против себя самой, а это невозможно. Думаю, именно поэтому доносчик отказался от своего обвинения. Пока. Он ищет доказательства. Или надеется застать нас с поличным. А может, просто опасается втягивать в скандал твою семью. Но как только он отыщет твой дневник, в котором есть все, что ему нужно… – Вальтер смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. – Хетти, ты должна его сжечь. Ведь обвинение могут предъявить и тебе, понимаешь? Пожалуйста, обещай мне, что избавишься от него!

– Обещаю…

Чтобы не дать панике захлестнуть меня, я поднимаю голову и, глубоко дыша, смотрю на кроны деревьев: на черных от сырости ветвях кое-где еще висят трупики не опавших листьев. От земли поднимается сладковатый запах гнили, словно предвестник опасности, которая крадется между стволами, все ближе подбираясь к Вальтеру.

Я приникаю к нему:

– Вальтер, уезжай! Немедленно! Уезжай в Англию, прошу тебя.

Он кивает, прижимая меня к себе:

– Отец Анны уже оформил мне визу. Ему пришлось дать финансовые гарантии, подтверждение того, что я буду работать и зарабатывать на содержание себя и жены. – (От этого слова я болезненно морщусь.) – Он так добр ко мне. Даже назначил день свадьбы в подтверждение серьезности моих намерений – на март будущего года.

– Март будущего года, – эхом повторяю я, впервые за долгое время заглядывая вперед дальше чем на день-другой.

Что ждет меня в Германии без Вальтера и без Карла? Жизнь кажется мне бесконечной и темной, как дремучий лес. Да, я понимаю: чему быть, того не миновать, но горькая пилюля реальности не становится от этого слаще.

– Больше всего на свете я хочу, чтобы ты был в без опасности, Вальтер. И все же мысль о том, что ты и она…

– Знаю. Мне тоже не по себе, когда об этом думаю. Мне так жаль. Черт! – восклицает он, выпуская меня из объятий и закрывая руками лицо. – Никакими словами не расскажешь, что я сейчас чувствую… – Вдруг он поднимает голову, хватает меня за плечи и снова притягивает к себе. В глазах у него слезы, на лице – решимость. – Я чувствую себя предателем, бросая родителей и тебя. Я бы все отдал, лишь бы забрать тебя с собой. А с родителями… В Лондоне я раздобуду им британскую визу. Буду работать как проклятый, сутками напролет, если понадобится, но сделаю это. Знаешь, я просто обязан думать о своем отъезде как о спасательной экспедиции, иначе сойду с ума.

Я опускаю голову ему на грудь.