Дочь Рейха

– Твой долг в том, чтобы выйти замуж и родить столько детей, сколько ты сможешь, ради фюрера и будущего нашей нации. Больше от тебя никто ничего не требует. Твой брат выполнил свой долг. Он был готов пожертвовать жизнью ради Рейха. А чем в это время была занята ты? Скакала, точно коза, искала развлечений и удовольствий да вынашивала дикие планы… о путешествиях, университетах, работе и других смехотворных глупостях. – Его кулак с грохотом опускается на стол, и мы с мамой подпрыгиваем. – Твоя мать больше не может контролировать тебя, – продолжает он. – Я не виню тебя, Елена, особенно после того, что случилось, однако неправильно, чтобы девушка в возрасте Герты имела столько свободы. Вечно ее нет дома, вечно она неизвестно с кем, делает неизвестно что, а брата, который мог бы за ней приглядеть, больше нет.

Я в бешенстве ищу глазами Ингрид, готовая испепелить ее взглядом, но той уже нет в комнате. В висках у меня стучит. Какое они имеют право держать меня дома! Господи, ну почему я не могу рассказать о папиных делишках!

– Франц, извини, но ей не следует…

Ингрид возвращается, чтобы убрать десерт.

– Кофе? – спрашивает она так бодро, словно только что злорадствовала, подслушивая под дверью.

– Да, Ингрид. Пожалуйста, в гостиной.

Горничная снова выходит, беззаботно оставив распахнутой дверь.

Папа промокает салфеткой рот.

– Твоя кузина Эва только что окончила очень хорошую школу в Галле. Но ты можешь поехать в Дрезден или в Берлин.

Школа для домохозяек!

– Папа, позволь мне, пожалуйста, сдать экзамены на аттестат зрелости. – Я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал. – Я хорошо учусь, наверняка у меня будут только отличные оценки.

– Аттестат зрелости – чепуха, особенно для девушки. Пустая трата времени. И потом, если уж тебе так хочется работать, в школе домохозяек можно получить диплом учительницы. Против этого мы с твоей матерью возражать не станем.

И он накрывает ладонью ее руку: болезненно-бледная, она безжизненно лежит на столе. Папа улыбается – сначала маме, потом мне. Гнева как не бывало. На лице написано: я терпелив, я добр, но женскими истериками и слезами меня не пронять.

Я перевожу взгляд с отца на маму. Но она вся в себе, а я одна. Ах, был бы здесь Карл, он бы нашел, что сказать. Он бы наверняка придумал, как их уломать.

И я откидываюсь на спинку стула. Что толку возражать. Мама и папа все равно не станут слушать. Они уже говорят о чем-то другом. Воздух в комнате тяжелый, точно свинец. Давит, не дает дышать. Больше, чем когда-либо, этот дом с его толстыми, непроницаемыми стенами кажется мне похожим на тюрьму.

Не пойду я в школу для домохозяек, папа. Не пойду, и все.

Вернувшись к себе, я открываю гардероб, сдвигаю стопку белья и поднимаю кусок отставшей фанерки на его дне. Опускаю руку в проем – пусто. Но вот мои пальцы нащупывают обложку. Слава Богу! Господи, спасибо тебе! Вытащив дневник, я смотрю на красочные пятна на его обложке. И вижу Карла: он, еще мальчик, сидит на моей постели и ждет, понравится мне его подарок или нет. Вспоминаю, как блеснули его глаза, когда Карл понял, что угадал с выбором.

Я представляю, как будет гореть дневник, как почернеют и скукожатся его страницы и обложка… Рассыплется она или нет? Или утром Ингрид найдет в остывшей золе камина ее остатки?

Ласково, точно любимого пса, я глажу узорчатую обложку. Когда-нибудь я стану старой, и все, что у меня останется, – это мои воспоминания. А что, если не станет и их? Что, если память изменит мне?

Тщательно завернув дневник в наволочку, я кладу сверток на место и закрываю фанеркой. Если Ингрид не нашла его до сих пор, то вряд ли успеет до отъезда Вальтера. Об этом я позабочусь.

7 ноября 1938 года

Консьержка звонит в квартиру Эрны. Я жду подругу у дома. На улице промозгло. Пахнет дымом из труб и прелой листвой.

– Как я рада тебя видеть! – Эрна с улыбкой выпархивает из дверей, ее рыжая голова даже в пасмурный день похожа на яркий огонек.

– Мне нужна твоя помощь, – говорю я, едва она успевает подойти ко мне. Тороплюсь, боюсь растерять решимость.

Эрна берет меня под руку, и мы идем в школу.

– Ну, давай выкладывай, – весело говорит она.

– Предупреждаю, ты будешь шокирована. И возможно, сразу меня возненавидишь.

– О, уже интересно. Жду не дождусь, когда услышу все до конца…

– Я серьезно, Эрна. Правда. Об этом нельзя никому рассказывать. Понимаешь?

– Ладно-ладно! К чему такая серьезность? Я никому не расскажу, обещаю.

– Обещаешь?

– Да, конечно обещаю! Выкладывай уже, Хетти, что там у тебя?

Я делаю глубокий вдох:

– Я… кое в кого… влюбилась. Серьезно, по-настоящему.

Выдох. Тонкой струйкой пара мое дыхание примешивается к холодному воздуху и растворяется в нем.

– Ого! Здорово! – Эрна улыбается, потом хмурится. – Правда, немного неожиданно, после Карла, и все такое. – Ей, видимо, становится неловко, потому что она поспешно добавляет: – Я не хочу сказать, что это плохо. Наоборот, любовь поможет тебе развеяться, забыть…

– Это случилось не сейчас. Прошло уже больше года.