Дочь Рейха

8 ноября 1938 года

От нашего корреспондента в Париже

ГЕРОИЧЕСКИЙ ГЕРМАНСКИЙ ДИПЛОМАТ БОРЕТСЯ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ В ПАРИЖЕ!

Эрнст фом Рат отчаянно борется за жизнь после покушения, которое совершил на него вчера польский еврей. Дипломат находится в госпитале, куда к нему уже спешат врачи фюрера, чтобы оказать молодому человеку помощь. Гершель Гриншпан, обманом проникнув в посольство Германии в Париже, выпустил в молодого человека пять пуль с близкого расстояния. Арестованный на месте преступления, Гриншпан немедленно признал свою вину. По всей видимости, в намерения мерзавца входило убийство посла, графа Йоханнеса фон Вельчека.

Фом Рат – талантливый молодой юрист. Представитель посольства характеризует его как трудолюбивого и честного человека, блестящего адвоката, у которого впереди большое будущее. Семья и Родина по праву гордились молодым человеком. Говорят, что Гриншпан вынашивал дурные замыслы и действовал из чувства ненависти и мести. Страшное преступление еще раз напомнило нам о том, что ни один человек германской нации, будь то мужчина или женщина, не в безопасности нигде в мире. Вездесущие евреи готовы вредить нам при любой возможности.

Все это кажется мне совершенно неправдоподобным. Я вспоминаю слова папы о том, как делаются новости и как они подаются в газете.

– Думаешь, это правда?

– Разумеется. Как же иначе?

– Один мой друг говорит, что не стоит верить всему, что печатают в газетах.

– Скажи этому другу, чтобы он думал, что говорит. И как только люди смеют делать подобные намеки! – У мамы вид человека, только что выслушавшего личное оскорбление. – Почему ты, наслушавшись какого-то неизвестного друга, подвергаешь сомнению способность твоего отца отбирать материал для газеты?

Мама, как всегда, защищает папу. Жаль, что он не заслуживает такой преданности. Во мне снова закипает гнев.

Я меняю тему:

– Так как, иду я сегодня в школу или нет?

– Почему бы и нет, – тихо отвечает мама. – Папа не говорил, чтобы ты не ходила. – И вдруг, нагнувшись ко мне и прищурившись, почти шепотом сообщает: – Началось. Это заговор. Евреи. – Глаза у нее какие-то страшные, зрачки – два черных провала. Как у сумасшедшей. Дрожащей рукой она вытягивает из пачки сигарету и вставляет в рот. – Они это давно задумали, много лет строили планы. – Сделав паузу, она чиркает спичкой, поджигает, затягивается, взмахом руки гасит спичку и бросает ее в пепельницу.

– Что задумали?

– Революцию! Это их первый шаг к мировому господству.

– Мама, ты же не считаешь… Опомнись! Это все неправда.

– Я вполне серьезно. – От волнения у нее дрожит голос. Она затягивается: сигарета ее, похоже, успокаивает. Выпуская дым, мама задумчиво глядит мимо моего левого уха куда-то вдаль.

– Мама?

Она вздрагивает, смотрит на меня. Снова затягивается, выпускает струю дыма из уголка напряженного рта. Скулы совсем заострились, кожа натянулась, придавая ей истощенный, измученный вид.

– Если я все же иду сегодня в школу, то лучше сейчас. Я и так уже опаздываю, – говорю я, поднимая с пола портфель.

Мне просто необходимо уйти от нее подальше, чтобы не слышать этих исполненных ненависти слов.

Мама кивает и берется за кофейник. Наклоняет его над чашкой, но рука вздрагивает, и темная жидкость проливается на блюдце.

– Иди, конечно. Но после занятий сразу домой. Папа уже вернется с собрания, у него будут новости. И помяни мое слово: эти евреи скоро получат по заслугам. Они еще пожалеют, что на свет родились.