Дочь реки

Он быстро распустил ленты на ее косах и растрепал их резкими движениями. Пряди волнистые упали по плечам и на лоб, прилипли к влажной шее: жар так и давил, стискивал тело — и оно остро отзывалось на каждое касание князя. Он обхватил ладонями лицо Грозы и притянул к себе, накрыл губы своими, размыкая их, вжимаясь жадно, до боли, до соленого привкуса крови на языке.

— Больно, — Гроза попыталась его оттолкнуть, ударила кулаками в грудь со всей силы. — Хватит!

— Будет больнее, Гроза, но это быстро пройдет, — чуть хрипло прошептал князь ей в губы.

Она знала. И знала, что второй раз этого уже не пережить.

Владивой взял ее ладони в свои и положил себе на бедра. Гроза окаменела на миг, а после руки убрала. Опустила вдоль тела, не желая никак его касаться. Князь ощутимо вскипел, но не стал ничего говорить. Не обращая внимание на сопротивление, слишком слабое против его желания, он расстегнул сустугу ее верхницы. И в пылу бестолковой борьбы, вся взмокшая и встрепанная, Гроза вдруг осознала, что уже почти не одета: только и осталась исподка одна на ней — и Владивой с мягким напором гладит ее плечи и грудь, что проступала сквозь ткань небольшими холмиками с острыми вершинками.

Он отступил на миг, чтобы скинуть рубаху. Гроза невольно скользнула взглядом вдоль его тела, задыхаясь от страшной неловкости и злости: она никогда не видела его таким. Расслабленным и вальяжным, таким открытым. Князь, даже когда ласкал ее, всегда был одет. А теперь он сковал пальцами ее запястья и прижал ладони к своей ясно очерченной сильной груди, усилием спустил по животу, подтянутому, словно у мальчишки. Он дышал рвано и то и дело прикрывал глаза, когда придавливал руки Грозы к себе сильнее.

— За это сдохнуть не жаль, — улыбнулся, отпуская ее.

Гроза не сразу опомнилась, остановилась, едва дотронувшись до границы его тела, что еще скрывали плотные порты. Не удалось поддаться собственному смущению и страху — Владивой вновь подтолкнуть ее попытался. Обхватил кисть руки и направил под гашник. Гроза, чувствуя, как заливает лицо будто бы кипятком, вынула ладонь, едва он освободил ее от своей воли. И в груди дурнотой все закрутилось.

— Не бойся, Гроза, — без укора попытался успокоить ее князь. — Привыкнешь и меня ласкать. Но заставлять пока не стану.

Смял в кулаках ее рукава и несколькими рывками содрал с плеч исподку. Спустил взгляд от груди к поясу — такой тягучий и обволакивающий, которому не подчиниться нельзя. Под которым самое неподатливое тело расплавится.

Владивой обнял Грозу одной рукой, другой зарываясь в ее волосы. Подтолкнул, заставляя опуститься на лавку — и она, устав уже от борьбы откинулась на спину, упирая взгляд в свод крыши: на мужа было смотреть тошно. В его лицо, наполненное неуемным вожделением, в его глаза, почти безумные. И можно кричать — да что толку? Кто придет теперь, когда она жена князю? Да и кто еще не знает о том, что она всеми силами противилась тому, чтобы ею стать?

Владивой опустился сверху, огладил ладонями чувствительную грудь, осыпал поцелуями, беспощадными, ненасытными, втягивая кожу, оставляя на ней следы. Он не торопился. Наслаждался как будто лишь тем, что теперь может не сдерживаться.

Но помалу его терпение уходило. Прикосновения становились все ощутимее: сильнее сдавливали пальцы кожу, крепче смыкались губы на груди. А Гроза только ладонями в плечи ему упиралась, уже не силясь оттолкнуть, лишь показывая еще, что не хочет того, что он делает и что случиться должно. Наконец князь торопливо стянул порты, которые молодая жена так и не решилась снять с него, и, лишь едва помедлив, вошел, стараясь, кажется, сделать это не слишком резко. Едва Гроза ощутила его внутри, он качнул бедрами, проникая глубже, и вдруг замер. Выпрямился на руках, прожигая ее лицо насквозь нарастающим недоумением и гневом.

— Была с Рарогом? — процедил. — Успела все же…

— Если противно тебе… — она все ж взглянула прямо в его потемневшие яростной копотью глаза. — Можешь в покое меня оставить.

— Как бы не так, — он покачал головой. — Что было, то было, милая. А что дальше будет — решим. Я слишком долго ждал.

Он крепко стиснул ее талию ладонями и толкнулся в самую глубь тела. Замер снова, словно мгновение запоминая, и простонал тихо, наваливаясь всей тяжестью своей, сгребая Грозу в объятия, до того жадные, горячие, что, кажется, не отпустит никогда. Она вцепилась в плечи его, едва сдерживая вскрик — неожиданности и легкой боли. Владивой не собирался ее щадить. Каждое сухое движение его внутри разносилось саднящими вспышками по бедрам и животу, доставая, кажется, до самой груди. Он зарывался пальцами в ее волосы, вбиваясь все быстрее, не сдерживая разошедшейся злости, отпустив ее вперед вожделения. Наказывал Грозу за все, зная, что на другой день ей будет плохо. Врывался в нее, чтобы владеть. Чтобы запомнила. Губы обжигали его поцелуи. И плечи, и грудь. Его слова, бессвязные, жаркие, стыдные касались то одного уха, то другого.