Дочь реки

Владивой, кажется, и впрямь оказался рад, хоть и показалось, что глодало его сомнение и сожаление о том, что его дитя могло бы зародиться под сердцем Грозы уже сейчас — а не зародилось. И словно бы он образумился совсем. Ходил к жене, конечно, но случалось так, что просто звал во двор прогуляться или выехать в посад на торг. И никогда не возвращались они без подарка, мелочи, может, какой красивой: то колты с зернью, то перстенек витой, а то и отрез крашеного льна на рубаху. Хоть никогда и ничего Гроза для себя не просила.

И думалось порой: и впрямь, отчего так не жить? Дитя растить в надежном доме, в муже быть уверенной, который души в жене не чает. А не отпускала внутри натянутая жила, которая будто иссыхала с каждым днем все сильнее. Затронешь только, повернешься даже во сне неловко — и болью режет. Мысли сразу вспыхивают в голове, воспоминания все яркие, не остывшие, а будто бы только раскаляющиеся день ото дня. И лицо одно в сновидениях приходит. А то и обрывки видения давнего: как лежит Рарог у ее ног со стрелами в спине. Может, и сталось так? Как узнать?

И до того Гроза себя измучила, верно, что одним утром, подогретым от подступающей жары, что часто встает в этих краях в преддверии Перунова дня, проснулась с такой тяжелой головой, что и не поднять. Попыталась все же сесть, да только качнулась вверх, и снова повалилась на подушку. Тяжелым ознобом сотрясло все тело. Она приложила ладонь к пылающему лбу и только на спину смогла перевернуться. Дойти бы до кувшина с водой, что стоял неподалеку, но, кажется, и не шевельнуться лишний раз.

На счастье, скоро пришла Варьяна — как обычно, проведать с утра и спросить, не нужно ли чего да чем меньшица княжеская хочет нынче заняться, кроме дел нужных и неотложных. И тут же, как увидела Грозу придавленной недугом к постели, наставница заквохтала, выспрашивая, что случилось. Но, не дождавшись хоть какого-то ответа, потрогав распаленный лоб Грозы, охнула и убежала. Верно, за подмогой.

И лишь через вечность, наполненную свинцовой тяжестью, захлопотали кругом женщины. Запахло травами и медом. Но сколько бы Грозе ни подносили разных отваров, чтобы выпила — жар снять — а она ничего не могла в рот взять. Все казалось, что навредят они, призванные с хворью бороться, ее ребенку, который в чреве еще не окреп. Но не могла она объяснить это никому, никому не могла сказать.

Кажется, плакал кто-то рядом — наверное, от отчаяния. Уже и, чего скрывать, силой напоить пытались, за Гроза только давилась душистой жижей, не глотая.

— С ума сошла. Может, отравить себя решила? — рассуждал знакомый голос где- то в глубине гулкого колодца жара, куда Гроза провалилась, в котором тонула все больше. — Ведь не хотела замуж за Владивоя. Вот и…

— Глупостей не говори! — одернула Варьяна болтуху.

Стало тихо на время. А после запахло вдруг ягодой сладкой. Свежо — лесом, влажной травой, что стряхивала росу на подол при каждом шаге, пригибалась под ступнями, а после снова поднималась свету Ока навстречу.

— Гроза, люба моя, — низкий, пронизанный тревожной хрипотцой голос развел вялое безразличие. — Посмотри. Посмотри на меня.

Она с трудом подняла тяжелые веки. Владивой, какой-то посеревший, будто присыпанный золой, склонился над ней. Мягко провел ладонью по горячей щеке.

— Уходи, — она все же сумела разлепить сухие губы и снова прикрыла глаза.

— Я не уйду. Пока не позволишь лечить тебя, буду здесь сидеть и сам тебе кружку подавать. Слышишь?

— У тебя других забот много. Не хочу ничего, — она снова посмотрела на мужа.

Опустила взгляд — на его коленях стояла миска глубокая, полная синеватой в сизом налете черники. И отчего-то так ягод этих захотелось. Так захотелось почувствовать на языке эту ненавязчивую ароматную сладость. Владивой заметил ее взгляд и миску нарочно на стол отставил.

— Дам, когда хоть сесть сможешь, — улыбнулся, но снова помрачнел, когда Гроза ничем не ответила.

А горло стягивало все сильнее — уже, кажется, скоро и писка не издашь.

— Не хочу, чтобы они меня лечили. Все услужницы твои. Только и думают, как бы навредить. Как бы…

Кто-то из женщин, что, видно собрались тут же, в хоромине, всхлипнул досадливо

— да это все равно. Ей не хотелось держать это внутри. Она не хотела верить тем, кто вокруг нее. Только самой себе верить оставалось — что это она тоже вынесет.

— Кого позвать, Гроза? — дыхание князя коснулось ее щеки.

Но Гроза не ответила, совсем отвернувшись, едва сумев перевалиться набок. Стук шагов — торопливый, суетный — и стало тихо. Свет лучин, который ощущался сквозь закрытые веки, как будто раскалял спину. Кто бы волок открыл, хоть немножечко. И почему так безмолвно кругом?

Гроза совсем провалилась в мутное тягостное безвременье. Словно изнанкой выворачивалась, заглядывая внутрь себя и понять пытаясь, ради чего ей вообще стоит жить сейчас? Может, позвать матушку? Пусть забирает. Раньше срока забирает — невмоготу. Пусть будет пустота внутри, бесконечная, как сам Ирий. Пусть заменит тяжесть эту горячечную и отчаяние, что вдруг разрослось, затопило собой все. Весь мир.