Дочь Сталина

«…Когда мы с тобой говорили по телефону, я растерялся, услышав все то, что ты мне сказала, и не смог должным образом ответить. Мне понадобилось несколько дней для обдумывания всего этого, так как дело совсем не так просто, как это кажется тебе…

Можешь быть уверена, что твой тезис о «туризме» я понял и ни в коей мере не собираюсь уговаривать тебя вернуться, особенно после нашего разговора.

…Согласись, что после того, что ты сделала, советовать нам издалека мужаться, держаться вместе, не унывать и не отдавать Катю по меньшей мере странно. У нас здесь есть близкие люди, которые нам всегда дадут хороший совет, и не только совет, но и реальную помощь. Я считаю, что ты своим поступком отделила себя от нас, и поэтому позволь нам жить так, как мы считаем нужным.

…После твоего звонка Катя до сих пор не может прийти в себя, она переживает это гораздо тяжелее, чем мы…

…Еще раз хочу подчеркнуть, что не берусь судить о том, что ты делаешь; но уж если мы смогли довольно стойко перенести то, что ты сделала, то, надеюсь, в дальнейшем мы сможем сами устроить свою жизнь.

Постарайся все это осмыслить и понять должным образом и нас.

^{Ося 14 апреля 1967 г.».}

В эти дни окружающие видели Светлану улыбающейся и счастливой. Что это было — величайшее самообладание или легкомыслие и бессердечие? Она читала письмо сына, укрывшись от любопытных глаз, снова рыдала и молила Бога о прощении за грех перед детьми. Да, они были почти взрослыми, учились, их окружали родственники и близкие. И все же в словах сына было столько обиды и боли, что Светлана была раздавлена… Она так нуждалась тогда в совете и утешении своего мудрого наставника Кеннана, но он был далеко, в Африке. Светлана написала ему и вскоре получила ответ.

Кеннан писал: «Не позволяйте себе самой усомниться в Вашей правоте… В Дели Вы следовали тому, чего требовала Ваша натура. Если бы Вы вернулись назад в СССР, тогда, будучи врагом системы, Вы стали бы в известном смысле врагом самой себе. И все это не принесло бы ничего хорошего Вашему сыну.

…Верьте, даже перед лицом этой огромной печали, что каким-то образом, которого ни мне, ни Вам не дано осознать, Ваши мужество и вера будут в конце концов оправданны — и для Вашего сына тоже».

Неизвестно, принесло ли адресату утешение это письмо? Задумывалась ли сама Светлана Аллилуева о том, что Кеннан явно преувеличивает масштаб ее личности? Ей хотелось быть просто частным лицом, женщиной, которой хочется изменить свою жизнь, издать книгу и написать другую. А из нее упорно лепили «врага системы», героиню, бросившую вызов коммунистическому режиму, некий символ протеста против советского образа жизни. Эта роль была явно не по плечу Светлане.

На кухне в доме Джонсонов день и ночь дежурили два полицейских в штатском. Вокруг усадьбы круглосуточно курсировала полицейская машина. Боялись провокаций. Но советское посольство, как видно, не собиралось организовывать похищение перебежчицы. Москва долго не знала, что ей предпринять. И наконец грянул первый залп из тяжелого орудия. «25 июня премьер Косыгин, прибывший с визитом в США, заявил на пресс-конференции в ООН: «Аллилуева — морально неустойчивый человек, и она больной человек, и мы можем только пожалеть тех, кто хочет использовать ее для политических целей…» («Только один год»).

Брежнев, Косыгин и другие члены правительства были очень озабочены побегом дочери Сталина. После того как не удалось тихо и безболезненно вернуть ее домой, Москва попыталась воздействовать на посла США, на госдепартамент и многих влиятельных лиц, чтобы «отложить издание книги Аллилуевой, так как ее выход накануне 50-летия Октябрьской революции мог повредить советско-американским отношениям». В СССР всегда с трепетом относились к юбилеям, особенно к революционным, и пеклись больше об имидже, видимости, чем о сути.