Дочь священника

«Головомойка» завершилась заверением миссис Криви, что подобного больше не повторится и что она сейчас же сожжет непристойных Шекспиров. Теперь родители были довольны: училке преподали урок, который, несомненно, пойдет ей на пользу; они не желали ей зла и не думали, что унизили. Они попрощались с миссис Криви, холодно попрощались с Дороти и ушли. Дороти встала и тоже хотела уйти, но миссис Криви сделала ей знак оставаться на месте.

– Ну-ка, минуточку, – сказала она зловеще, когда из комнаты вышли родители. – Я еще не закончила – только начала.

Дороти снова села. У нее подкашивались ноги, а в глазах стояли слезы. Миссис Криви проводила родителей до порога, вернулась с кувшином воды и залила огонь в камине – к чему было переводить хороший уголь? Дороти подумала, что сейчас «головомойка» начнется по новой. Однако миссис Криви, похоже, утолила свою ярость – по крайней мере, оставила тон разгневанной добродетели, необходимый в присутствии родителей.

– Хочу сказать тебе пару слов, мисс Миллборо, – сказала она. – Пора уж нам решить раз и навсегда, по каким порядкам работает эта школа, а по каким – не работает.

– Да, – сказала Дороти.

– Что ж, буду откровенна. Как только ты пришла, мне стало ясно как божий день, что ты ни бельмеса не смыслишь в учительстве; но я бы закрыла на это глаза, будь у тебя хоть капля здравого смысла, как у любой другой девушки. А у тебя его, похоже, нету. Я дозволила тебе учить по-своему неделю-другую, и первое, что ты сделала, это перебесила всех родителей. Что ж, такого я больше не потерплю. Отныне все будет ПО-МОЕМУ, не по-твоему. Это понятно?

– Да, – снова сказала Дороти.

– Не надо тока думать, что я без тебя пропаду, как бы не так, – продолжала миссис Криви. – Я в любой день могу набрать учителей по пенни за пару, М-И и Б-И, каких хошь. Только Б-И и М-И обычно на выпивку слабы или… ну, не важно… а по тебе я вижу, ты, похоже, не склонна к выпивке или чему такому. Скажу даже, мы с тобой можем поладить, если отбросишь эти свои новомодные идеи и поймешь, что такое практичное учительство. Так что слушай меня.

И Дороти стала слушать. С поразительной ясностью и цинизмом, тем более отвратительным, что бессознательным, миссис Криви стала разъяснять ей методы грязного надувательства под названием практичное учительство.

– Что тебе надо раз и навсегда усвоить, – начала она, – это что в школе важно только одно – зарплата. А вся эта канитель с развитием детских умов, как ты скажешь, это все пустой треп. Денежки – вот что мне важно, а не развитие детских умов. Это не что иное, как здравый смысл. Не надо думать, что кому-то охота заваривать эту кашу со школой, и чтобы мелкие негодники устраивали в доме кавардак, если бы это денег не приносило. Первым делом – деньги, остальное все потом. Разве я не говорила тебе это в первый день, как ты пришла?

– Да, – признала Дороти покорно.

– Ну а зарплату платят родители, и думать тебе надо о родителях. Делай, что хотят родители, – такое наше правило. Скажу даже, я сама вреда особого не вижу в твоей затее с пластилином и вырезанием; но родители этого не хотят, значит, бросай. Они чего хотят – чтобы дети их учили всего два предмета: чистописание и арифметику. Особливо чистописание. В этом они видят прок. Так что давай, нажимай на чистописание. Чтобы побольше хороших чистых прописей девочки домой носили, а родители соседям хвалились, вот и нам будет бесплатная реклама. Хочу, чтобы два часа в день одно чистописание давала и больше ничего.

– Два часа в день одно чистописание, – повторила Дороти покорно.

– Да. И вдосталь арифметики. Арифметику родители очень признают; особенно чтобы деньги считать. Все время смотри на родителей. Если встретишь кого на улице, разговор заведи об ихней девочке. Подчеркни, что она лучшая в классе и если проучится еще три четверти, будет творить чудеса. Понимаешь, о чем я? Не надо им говорить, что она уже лучше некуда – если такое скажешь, не ровен час, заберут ребенка. Еще три четверти – вот что надо говорить. А как пора будет табель успеваемости заполнять, неси мне – посмотрю хорошенько. Оценки ставить я сама люблю.

Миссис Криви взглянула в глаза Дороти. Она была готова сказать, что выставляет оценки таким образом, чтобы каждая ученица казалась едва ли не отличницей, но воздержалась от такой прямоты. Дороти тоже хотела что-то сказать, но не сразу овладела голосом. Внешне она была сломлена и очень бледна, но в душе ее кипели злоба и возмущение, которые она пыталась подавить прежде, чем заговорить. Но возражать миссис Криви она не собиралась – «головомойка» отбила у нее такое желание.

– Значит, я не должна учить ничему, кроме чистописания и арифметики, верно?