Дочь священника

В тот же вечер карту убрали из классной комнаты, и миссис Криви содрала пластилин с фанеры и выбросила. Подобная участь постигла и остальные предметы. Все нововведения Дороти пошли прахом. Школа вернулась к бесконечным «переписям» и «практичному» сложению, к механической зубрежке Passez-moi le beurre и Le fils du jardinier a perdu son chapeau, к «Стостраничной истории» и выхолощенной «хрестоматии». (Книги Шекспира миссис Криви конфисковала, якобы чтобы сжечь, но, по всей вероятности, продала.) Вернули два часа ежедневного чистописания. Гнетущие черные листы с пословицами, снятые Дороти со стены, повесили обратно, тщательно обведя слова. А рулон исторической панорамы миссис Криви забрала и сожгла.

Когда дети увидели, что возвращаются один за другим ненавистные уроки, от которых они рассчитывали навсегда избавиться, первой их реакцией стало изумление, перешедшее в разочарование и апатию. Но Дороти переживала это еще острее. Всего через пару дней дребедень, которую она обязалась преподавать им, до того ей опротивела, что она стала сомневаться в своей решимости. Снова и снова ей хотелось ослушаться директрису.

«Почему, – думала она, видя, как куксятся и стонут дети под бременем пустопорожней тягомотины, – почему не прекратить это и не вернуть нормальные уроки, хотя бы на час-другой в день? Почему вообще не бросить эту пародию на уроки и не позволить детям играть? От игры им будет больше пользы. Пусть бы они рисовали, лепили из пластилина или придумывали сказки – занимались чем-то настоящим, чем-то, что им интересно, а не этой дикой ахинеей».

Но она не смела. В любой момент могла заглянуть миссис Криви, и если бы она увидела, что дети «валяют дурака», а не изнывают от зубрежки, случилось бы страшное. Так что Дороти, скрепя сердце, неукоснительно следовала указаниям директрисы, и уроки шли по-старому, как при мисс Стронг, до того как ей совсем «поплохело».

Уроки нагоняли такую тоску, что самым ярким событием недели стали так называемые лекции по химии, которые читал мистер Бут по четвергам, после обеда. Мистер Бут был потрепанным, хлипким человечком лет пятидесяти, с длинными, влажными усами навозного цвета. Когда-то он работал в публичной школе, но теперь едва зарабатывал на выпивку, читая лекции за два шиллинга и шесть пенсов. Лекции его поражали занудством. Даже в лучшие свои дни мистер Бут был не слишком блестящим лектором, а с тех пор, как его стала изводить delirium tremens[137], его невеликие знания химии стремительно улетучивались. Он стоял с жалким видом перед классом, повторяя одно и то же и тщетно пытаясь уловить ускользавшую мысль.

– Запомните, девочки, – говорил он сиплым, «отеческим» голосом, – число элементов – девяносто три… девяносто три элемента, девочки… вы же все знаете, что такое элемент, не так ли? Их всего девяносто три… запомните это число, девочки… девяносто три.

И всякий раз Дороти (она также присутствовала на лекциях по химии, поскольку миссис Криви рассудила, что негоже оставлять девочек наедине с мужчиной) одолевал стыд соучастия. Каждая лекция начиналась с того, что мистер Бут талдычил про девяносто три элемента, и вскоре после этого заканчивалась. Он также поговаривал о том, что через неделю покажет девочкам «очень интересный экспериментик… очень интересный, вот увидите… через неделю точно покажу… очень интересный экспериментик», который – ну, разумеется – всегда откладывался до следующей недели. У мистера Бута не было никакой химической аппаратуры, да и руки слишком дрожали, чтобы проводить эксперименты. Девочки сидели на его лекциях, умирая от скуки, но даже эти лекции были лучше уроков чистописания.

После того визита родителей отношения между классом и Дороти перестали быть прежними. Конечно, это случилось не вдруг. Девочки успели полюбить «старушку Милли» и ожидали, что она, помучив их день-другой чистописанием и «деловой арифметикой», вернет им интересные уроки. Но чистописание с арифметикой никуда не делись, и все достоинства Дороти – она умела увлечь, никого не шлепала, не щипала, не выкручивала уши – постепенно поблекли. К тому же девочки пронюхали о стычке из-за «Макбета». Они догадались, что старушка Милли сделала что-то не то – что именно, они так и не поняли, – и схлопотала «головомойку». Это подпортило ее авторитет. А если взрослый уронил себя в глазах детей, пусть даже он им нравился, пиши пропало; допустишь такое, и даже самые великодушные дети перестанут считаться с тобой.