Дочь священника

Ученицы Дороти начали шкодить на уроках, как это бывает во всех школах. Раньше только отдельные девочки позволяли себе лениться, шуметь или хихикать, теперь же большинство стали вредничать и лгать. Дети отчаянно бунтовали против несносной рутины. Они забыли те несколько недель, когда старушка Милли казалась очень даже ничего и сама школа радовала их. Теперь школа стала тем, чем была всегда, оправдывая их худшие ожидания, – тем местом, где дети скучают, и зевают, и стараются скоротать время, щипая друг друга и выводя из себя училку, а едва кончатся уроки, они со всех ног несутся на волю. Бывало, они хандрили и плакали, а бывало, спорили с Дороти, с типично детской, сводящей с ума настырностью:

– Ну, зачем нам это делать? Зачем кому-то учиться читать и писать?

Это продолжалось, пока Дороти не вставала и не велела им замолчать, грозя побоями. Она теперь стала такой раздражительной; она сама на себя поражалась, но ничего не могла поделать. Каждое утро она давала себе слово:

«Сегодня я не сорвусь».

Но каждое утро, с удручающим постоянством, она срывалась, как правило, ближе к полудню, когда дети вели себя хуже некуда. Ничто на свете так не раздражает, как пытаться сладить с непослушными детьми. Дороти понимала, что рано или поздно дойдет до того, что станет бить их. Она считала это непростительным – ударить ребенка, но знала, что почти все учителя приходят к этому в итоге. Дети просто не желали учиться, если она не стояла у них над душой. Стоило на секунду отвлечься, и тут же по классу начинали летать катышки из промокашки. Тем не менее через вечное «не хочу» дети стали обнаруживать некоторые успехи в чистописании и «деловой арифметике», что не могло не радовать их родителей.

Последние недели четверти оказались самыми тяжелыми. С некоторых пор Дороти жила впроголодь, поскольку миссис Криви сказала, что не сможет заплатить ей, «пока кое-кто из родителей не закроет долг». Так что ей пришлось отказаться от тайных вылазок за шоколадом, и она сделалась вялой и апатичной. Серыми утрами казалось, что время совсем не движется, и Дороти то и дело против воли поглядывала на каминные часы, думая с тоской, что следующий урок (а за ним третий и четвертый) будет ничем не лучше – и все они вытягивались перед ней в дурную бесконечность. Но еще хуже было, когда девочки принимались шуметь и Дороти приходилось напрягать все силы, чтобы хоть как-то утихомирить их; а за стеной, разумеется, рыскала миссис Криви, вечно начеку, вечно готовая распахнуть дверь классной и, обведя всех грозным взглядом, сказать:

– Ну-ка! Это что еще за шум, скажите, пожалуйста?

«Смотри у меня, – слышалось Дороти, – вылетишь».

Дороти теперь вполне открылась вся кошмарность жизни в доме миссис Криви. Паршивая еда, холод и отсутствие горячих ванн хотя бы раз в неделю стали по-настоящему угнетать ее. Кроме того, утратив окрыляющее чувство от работы учительницы, она осознала свое полнейшее одиночество. Никто не писал ей – ни отец, ни мистер Уорбертон, – и за два месяца она не завела ни единого знакомства в Саутбридже. Положение, в котором оказалась Дороти, делало это практически невозможным. У нее не было ни денег, ни своего дома, и в те редкие вечера, когда ей удавалось выбраться из школы, единственным прибежищем ей служила библиотека, а воскресными утрами – церковь. Миссис Криви настояла, чтобы она регулярно ходила в церковь. Вопрос религиозных обязанностей Дороти она уладила за завтраком в первое же воскресенье.

– Я тут думала, какую церковь вам посоветовать, – сказала она. – Полагаю, вы были воспитаны в Ц-А[138], не так ли?

– Да, – сказала Дороти.

– Хм, что ж. Не соображу, куда вас направить. Есть Святой Георгий – это Ц-А – и есть баптистская капелла, куда я сама хожу. Большинство наших родителей – нонконформисты, и я не уверена, чтобы они так уж одобрили учительницу из Ц-А. С родителями всегда держи ухо востро. Два года назад они устроили переполох, узнав, что тогдашняя моя учительница была – скажите, пожалуйста, – римокатоличкой! Она, конечно, скрывала это сколько могла, но в итоге все равно всплыло, и трое родителей забрали детей. Естественно, я в тот же день с ней рассчиталась.

Дороти слушала молча.

– Однако, – продолжала миссис Криви, – у нас трое учениц из Ц-А, и я уж не знаю, может, оно и сыграет нам на руку. Так что, пожалуй, ходите в Святого Георгия. Но поосторожней, сами понимаете. Я слышала, Святой Георгий – из тех церквей, где вовсю поклоны отвешивают, и пиликают, и крестятся, и всякое такое. Двое родителей у нас из Плимутских братьев – их бы кондрашка хватила, услышь они, что вы креститесь. Так что давайте в любом случае без этого.

– Очень хорошо, – сказала Дороти.

– А на службе смотрите в оба. Поглядывайте за прихожанами – может, заметите молоденьких девочек, каких бы нам не помешало. Увидите подходящих, подойдите потом к пастору и попробуйте узнать их имена и адреса.