Дочь того самого Джойса

Когда оркестр подошел к финалу, я упала на пол, приняв ту же позу, с которой начала танец. И пришла в себя. Мои нервы были натянуты до предела. Понравилось ли выступление зрителям? Оценили ли судьи элементы гимнастики в танце? Замысловатые движения ног? Сложный, меняющийся ритм? Я дождалась последней ноты, и, как только она смолкла, зал наполнился громовыми аплодисментами, топотом и криками, и все мои волнения сразу же улетучились. Я лежала на сцене, в ушах отдавался стук сердца, а аплодисменты все не прекращались. Целых две минуты (баббо засек время по часам) зал неистовствовал, все хлопали, кричали и топали ногами. Плавники из голубиных перьев впивались мне в кожу, но я не обращала внимания на боль – такую эйфорию я не испытывала никогда. Когда Киттен позвала меня из-за кулис, я еле прошла через сцену и упала в ее объятия.

– Дорогая, ты заряжаешь электричеством! – в восторге воскликнула она и повторила: – Чистое электричество, вот что это было.

В гримерной комнате за кулисами все так и искрилось от напряжения. Шесть девушек прошли в финал: норвежка, гречанка, три француженки и я. Мы смущенно улыбались друг другу и то поправляли свои костюмы, то передвигали щетки и баночки, стоявшие на столиках, стараясь чем-нибудь себя занять. Норвежская танцовщица устроила целое представление, выполняя растяжку, а гречанка покусывала кончик своей косы. Все молчали. Было слышно, как зрители кричат судьям, чтобы те поторапливались. Шум и топот становились все громче. Гречанка уже не покусывала, а грызла косу. Я предложила ей карамельку, но она показала на живот и покачала головой. Снова заиграл оркестр, будто начиналось новое выступление. Мы с тревогой поглядывали друг на друга. Что происходит? Почему жюри так медлит?

Наконец раздалось вступление к произведению Бетховена. Зал затих, а мы заволновались еще больше. Хоть бы они решили все скорее! Чем дольше мы ждали, тем больше мне хотелось победить. Никогда еще меня так не снедало тщеславие, и это ярое, неприкрытое желание оказаться лучше всех пугало меня. Больше всего я жаждала получить похвалу Мадики. Но мне нужно было что-то еще. Что же? Признание? Слава? И в это мгновение, когда я, вне себя, уже кусала ногти, мне вдруг открылся ответ. Я хотела победить, чтобы танцевать всегда. Чтобы баббо никогда – никогда! – не заговаривал со мной о профессии переплетчицы. Чтобы мистер Беккет знал, что мое место – на сцене. Чтобы мама никогда не называла меня потаскушкой и шлюхой.

Зазвучали фанфары. Все мы быстро поправили волосы, отерли пот со лбов и разгладили складки костюмов. Гречанка зажала уши и сказала, что она не может, просто не в состоянии выйти из гримерной. Я взяла ее за руку и отвела за кулисы, где нам велено было ждать, пока судьи не огласят свой вердикт.

Они сидели в заднем ряду и выглядели довольно угрожающе. Я смогла различить лишь Мадику. Ее волосы были зачесаны и забраны вверх, а в ушах болтались большие золотые кольца. Даже наклон ее шеи был грациозен так, что не хватило бы слов, чтобы это описать.

Главный судья встал. Было так тихо, что я слышала, как гречанка снова грызет свою косичку. Он пошелестел бумагами на столе, как-то особенно важно откашлялся и начал говорить. Я собралась, будто мне предстояло пройти по очень тонкому льду.

– Было почти невозможно принять решение, мадам и месье. Но мы все же пришли к единому мнению. – Он сделал паузу и оглядел зал. – Третье место получает Агата Гианнулис из Афин.

Мое сердце подпрыгнуло. Значит ли это, что я первая? Мне хлопали дольше, чем Агате. Я вытащила косу у нее изо рта и обняла. Зал приглушенно зааплодировал.

– Второе место… – Судья замолчал и заглянул в бумагу, словно забыл, чье имя должен объявить. Я выдохнула весь воздух, но снова вздохнуть не могла. Толпа снова заволновалась. Некоторые стали махать программками в сторону жюри. – Второе место, – повторил судья, – получает Лючия Джойс из Парижа.

Мое сердце упало. Второе место означало – никакой похвалы от Мадики. Второе место означало, что я все же недостаточно хороша. Я подвела месье Борлина. И баббо. А как же мистер Беккет? Разочарование навалилось на меня, как могильная плита. Мой учитель был прав. Я слишком замахнулась. Хореография оказалась слишком сложна для любительницы вроде меня. Агата прыгала от счастья и пыталась обнять меня за шею. Я слышала, как судья назвал победительницу, но не разобрала ее имени. Одна из французских танцовщиц вышла вперед, и ее пышные волосы чуть не попали мне в глаза, когда она проходила мимо.