Дочь царского крестника

– Знаем, какие вы мирные! Вы же ненавидите советскую власть! Вам только дай! Сразу достанете оружие! Сплошная контра!

Оружие у казаков было. Что за казак без него. Из России привезли и тайно закопали. За двором моего деда, Павла Артемьевича, сделали схрон. Стоял сенник, а под ним оружие. Бабушка перед самой смертью рассказала. Ей одной из всех женщин деревни доверили. Знали, никому не скажет. Шестьдесят лет молчала. С двадцать первого по восьмидесятый год. Закопано было, как она говорила, в военных ящиках. Станковый пулемёт, винтовки, шашки. «В корзинах были бомбы». Наверное, гранаты имела в виду. С чем пришли, всё закопали. По сей день лежит там.

Жуч закричал:

– Огонь!

Пулемёт заговорил и тут же смолк. Заело. Две-три пули вылетело, и перекосило ленту. Ни туда, ни сюда. В невинных стрелять и Бог не позволил. Будто бы давал последнюю возможность карателям опомниться. Да куда там, кровью безоружных они были порчены в пограничных деревнях на Аргуни. Там зверствовали, не жалея ни грудных детей, ни женщин, ни стариков.

Жуч дал команду стрелять из винтовок. Мой дед, Павел Артемьевич, был в первом ряду, пуля вошла прямо в сердце. В пятом ряду сидел Подкорытов, герой Первой мировой, под расстрелом был в Гражданскую. Красные никак не могли взять городок. Озлобились и, когда ворвались, защитников принялись поголовно уничтожать. Одних порубили шашками, Подкорытов попал в плен. Подогнали их группу ко рву и начали расстреливать. Ставят по пять человек… Было уже сумеречно. Подкорытов упал перед пулей. «Над головой, – рассказывал мне, – прошла». Расстрельщики, закончив своё дело, спустились в ров, добивать, но не заметили прикидывающегося мёртвым казака. Ночью Подкорытов выбрался изо рва и ушёл.

В Тыныхэ тоже упал перед пулей. А каратели пошли добивать и мародёрствовать. Снимали венчальные кольца, перстни. Подкорытова, как и сбежавшего тунгуса, угораздило приехать накануне в гости в Тыныхэ. Жил с семьёй в Хайларе. Мойшу Жуча, того в Хайларе звали Моськой, хорошо знал, как и тот его. Мойша увидел золотой перстень на мизинце Подкорытова, наклонился, начал снимать. Да не первый раз мародёрствовал, опыт имел солидный, знал – с живого пальца или с мёртвого сдёргивает. Выругался в мать:

– Ты ещё живой, сукин сын!

Оскалившись, выстрелил в рот казаку из нагана:

– Получи, собака!

Наверняка хотел прикончить. Кипящая злоба к опасному свидетелю подвела, рука дёрнулась, пуля пошла не в мозг, в щёку, и под углом, ближе к уху, вышла…

Таких глаз, как у Подкорытова, я за семьдесят лет жизни ни у кого не видел. Долго в них не посмотришь. Смерти два раза в упор глядели. Не в атаке, а в упор, когда, казалось бы, всё – конец, нет спасенья. Глубоко посаженные, проницательные… На тебя смотрят, и хочется скорее отвести взгляд, а не можешь… Я учился в школе в Хайларе, мой друг Вася Чекаркин жил у Подкорытова, комнатку занимал. Я когда смотрел на Подкорытова, лица не видел – только глаза. Сам он среднего роста, в спине прямой, волосы светлые, ни одного седого. Всегда серьёзный. Георгиевский кавалер. Хорунжий. Было у него хозяйство, скот держал. Дочь в пятидесятых годах уехала в Швейцарию, он года через два перебрался к ней. В Швейцарии умер в доме престарелых.

Жуч выстрелил в рот Подкорытову и боковым зрением заметил, как дёрнулась рука казака, что лежал рядом с Подкорытовым – доходил бедняга. Жуч развернулся к нему, удостовериться, что тот готов, и увидел ещё одного знакомого – Ивана Матвеевича Госькова, троюродного бабушкиного брата, он с золотой медалью окончил гимназию в Хайларе. Госьков был легко ранен в ногу. Жуч выхватил у карателя винтовку, шагнул к Госькову, вонзил штык в живот и с остервенением провернул два раза. И этот свидетель ему был не нужен.

Иван Матвеевич жил в Тыныхэ, учительствовал. Молодой, всего год как женился на Клавдии Сергеевне Таскиной…

Похороны

Первыми к месту расстрела пришли бабушка Пелагея с соседкой бабушкой Мусорихой на следующее утро. Ночью, боясь карателей, все женщины с детьми ушли из деревни за реку. Ночевали у зародов, стожков. Только моя бабушка да бабушка Мусориха остались в деревне. Утром они вдвоём пошли к месту расстрела, но не по низу, как вели каратели казаков, а через гору Харахашун. И увидели малого Павла, дедушкиного родного брата. Тот столкнулся с карателями, когда пошёл за конём. Красноармейцы задушили казака его же уздечкой. С дьявольским вывертом задушили… Были среди карателей знатоки-палачи. Петлю из повода сделали, накинули на шею, вторым концом связали руки и ноги со спины, подтянули к голове – получилась как тетива лука. И бросили на поляне – души себя, казачок… Помучился бедняга… Бабушка рассказывала – выбил траву до земли в круге метров пять в диаметре… Пытался ослабить натяжение уздечки, ну и вертелся на животе, боку. Ногтей все выломал…

Бросив его умирать, каратели спустились с горы и, стреляя, начали охватывать с трёх сторон деревню… Павел Артемьевич оказался первой жертвой из казаков Тыныхэ…