Дочь царского крестника

– Наша подума така – одинака тут там. Куда поехал?

Это значило: «Куда едете? Везде одинаково».

Алексей Николаевич Госьков последним уезжал из Тыныхэ, через год после нас. Госьковы первыми пришли в Тыныхэ, последними ушли. Дом заранее продал, а жил у Старика Плешивого в зимовье.

Тунгуску Елизавету Никифоровну Кундаеву из Мыргела, если не всё Трёхречье знало, то добрая половина обязательно. По-русски плохо изъяснялась, зато матами сыпала… Сын её Пашка русский знал отлично, русские песни мог часами петь. Голос красивый… Впоследствии хозяином завидным стал. Сто тридцать лошадей имел. Не в мать. В Елизавете бродила кровь кочевницы, дома сидеть была не её стихия. Моталась по деревням… Заносило перекати поле и в Тыныхэ, к нам обязательно заходила. Бабушку уважала:

– Пилагей, здоров была. Дорогой гость пиринимай давай.

– Проходи, Елизавета, пиринимаю, куда денешь закадычную подружку!

– Подруге надо выпивай, твою мать, давай!

У Елизаветы больше двух слов без мата не получалось, начнёт заворачивать, бабушка отчитает:

– У нас мужчины при женщинах не матерятся, а ты при детях.

Елизавета покивает головой, мол, виновата, исправлюсь. На две минуты хватит, дальше опять за своё. Без смазки матами не шла русская речь. Анекдотов про неё ходило. Один из них: «Я на Гришку буду заявлять! Мине зачем штаны рвал, когда пуговка есть?» Раз заходит, ни мамы, ни бабушки не было. Она ко мне с Петькой. Написать за неё письмо Николаю Кутукову в Джаромту. Елизавета на его заимке жила, что-то там работала, а хозяин плохо, так считала, отблагодарил за услугу. Главное – спасибо не сказал на прощанье. Данное обстоятельство Елизавету сильно опечалило. Носила-носила обиду и решила: зачем одна попусту мается, тогда как обидчик даже не знает о её душевных терзаниях? Надо выдать ему по первое число в зафиксированном на бумаге виде. Попросила нас с Петькой написать, изложить претензии Кутукову. У Петьки тут же вылетело:

– Если диктовать будешь, напишу, а нет – за тебя сочинять не собираюсь!

То есть, как надиктуешь, так слово в слово и напишу. Она согласилась. Не почувствовала подвоха. Я по Петькиной физиономии понял: сейчас будет цирк с клоунами! Так как её «слово в слово» это мат на мате. Петька тетрадь несёт. Елизавета начинает. И с самой первой строчки, без всяких эпистолярных «здравствуй», по матушке обложила Кутукова. Резко стартовала. Ударно. А потом: «Миколай, когда я с заимки уезжал, ты…» Дальше основная претензия, щедро сдобренная матами, единственным цензурным было «сипасибо не говорил мине». После чего снова россыпь матюгов. Петька всё дословно пишет. Елизавета не умолкает в праведном гневе. Ещё раз трёхэтажно припечатала обидчика. И тут же без всякого перехода, без какой бы то ни было паузы, после всех крутых и солёных этажей резко сменила тон: «… и пиривет Ольге». Ольга – жена Кутукова. К Ольге претензий не имела, поэтому ей сердечный «пиривет» сладким голосом передала.

Петька строчит. Я умираю со смеха. Изо всех сил креплюсь, чтобы в полный голос не расхохотаться и не испортить всё дело. Давлюсь. Петька тоже еле сдерживается. Хорошо, Елизавета не видела наших ужимок. Стол стоял у стены, а Елизавета у печки на лавке расположилась. Мы спиной к ней. Корчимся от смеха, но продержались, не выдали себя. Эмоционально излив обиду, Елизавета перешла на совершенно мирный тон. Стала по-дружески рассказывать Кутукову о себе, передавать светские новости. Тоже пересыпаемые крепкими выражениями. Три листа Петька накатал, отдал заказчице. Елизавета с кем-то отправила адресату. Через год к нам приходит и матом с порога на Петьку, дескать, ты что написал?! Разве я так просила! Петька дурачком прикинулся, что диктовала, то и написал. Как договаривались. Бабушка нас, конечно, отругала, Елизавете тоже досталось:

– Материться меньше надо!

Кутуков долго сокрушался – не сохранил уникальное письмо. Читая его, живот можно было надорвать от смеха. Жена Ольга, которой Елизавета сердечный «пиривет» передавала, порвала послание, Кутуков не успел вовремя отобрать исторический документ.

Про тунгусов можно вспоминать и вспоминать. Николай Гаврилович Госьков женил старшего сына. В товарищах у Николая Гавриловича был тунгус по имени Борис, коновал. Отлично лошадей знал и лечил. Жил не в Тыныхэ, приехал на свадьбу по приглашению друга. Отгуляли, а Борис и не думает домой. Неделя прошла, он гостит за милую душу. А что? Еда есть, и пей сколько хочешь. Николай Гаврилович ему почти открытым текстом, мол, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?

– Борис, ты же вчера собирался домой. Говорил, что сегодня утром поедешь.

Борис несказанно удивился:

– Как это я позволил себе такое сказать?

Был ещё такой памятный случай. Бабушка рассказывала. В Чанкыре русский казак с тунгусом дружили. Русский заболел, тунгус ему говорит:

– Ты скоро умрёшь, я к тебе приеду.

Предчувствовал смерть товарища.