Это уже слишком. Лорен поворачивается и бежит к дому, кроссовки шлепают по разбитому тротуару, а ветер сметает слезы с ее замерзшего лица.
Вот она уже почти добралась до дома, и сквозь кусты виден свет на кухне.
Как только Лорен поворачивает ручку задней двери, Джеймсон тут же подает голос и заливается радостным лаем.
– Джеймсон, – зовет она, потом громче: – Джеймсон.
Где-то в глубине дома слышны звуки гитары. Она бежит наверх и слышит, как ее зовет отец. На лестнице заметно прохладнее, она сбрасывает кроссовки. У нее странные носки, один желтый в полоску, а другой розовый камуфляжный. Все ее носки, похоже, лишены своих пар и живут отдельной жизнью. Примерно так же она представляет себя и своего отца: два одиноких носка, принадлежащих к разным парам. Иногда Найл не замечает, что у нее закончилась чистая одежда. Мэйзи, щеголяющая в своих идеальных ботинках «Челси», тайком шепчет другим детям, что Лорен вообще не моется. Ей невыносимо было бы рассказать отцу, что за глаза ее даже называют ведьмой…
Лорен швыряет сумку и куртку в спальню. Темнота немного успокаивает ее. Она нащупывает мягкий халат, чтобы накинуть его прямо поверх школьной формы и как-то скоротать остаток дня. Внизу все тихо.
Она тихонько пробирается в отцовскую комнату и, опустившись вниз, скользит под кровать. На полу толстый слой пыли. В такие моменты она представляет себя автомехаником, ремонтирующим грузовик. В темноте ее халат похож на темно-синий комбинезон, на верхнем кармане которого вышито ее имя. Под кроватью она пытается нащупать знакомую пластиковую коробочку – мамину косметичку. Но ее нет на обычном месте. Ей не дает покоя непреодолимое желание накрасить губы помадой матери. В помаде она чувствует себя будто бы защищенной…
Пыль щекочет ноздри, она выскальзывает из-под кровати и начинает чихать. Потом заново осматривает кровать. В комнате слишком темно, поэтому она достает из шкафа в прихожей черный фонарик с прорезиненной ручкой. Он сильно выручает ее, когда вдруг отключают свет.
Снова заглянув под кровать, она замечает косметичку. У самой стены. Когда она пытается снова забраться под кровать, фонарик выскальзывает и катится по полу. Посветив фонариком, она обнаруживает под кроватью пару мусорных мешков, в них грязная отцовская обувь и спортивные штаны. Она вытаскивает потрепанную коробку из-под обуви, а в ней – целый ворох бумаг: счета за электричество, банковские выписки. Ее отец сошел бы с ума, если бы узнал, что она роется в его вещах…
Когда она пытается повернуться, луч фонарика падает на спинку кровати. Деревянные рейки прямо над косметичкой помечены крошечными рисунками. Присмотревшись, она видит идеальной формы звездочки, линии и круглые символы. Лорен проводит пальцем по шероховатой поверхности одной из реек. Она не может понять, нанесены ли символы чернилами или выжжены на дереве…
Лорен толкает косметичку, и та выныривает из-под кровати с противоположного края. Она перелезает через потрепанный матрас. Торопливо открывает блестящий замочек на пластиковой коробке. Ей нужна красная помада, которая лежит в верхнем ящичке, – та, которой она красила губы на Хеллоуин, – но ее почему-то нет на месте. Вместо нее лежит гладкий черный камень в форме крошечного обелиска. Она роется дальше и обнаруживает разные камни: флюорит, розовый кварц, лабрадорит. В конце концов губную помаду она все-таки находит, но только она другого цвета, бледно-розовая в золотисто-розовом футляре, а не темно-красная, которой Лорен красилась на Хеллоуин. Она выбирает маленькую палетку серебряных теней для век и красит их вокруг глаз, становясь похожей на девушку из будущего. Она притворяется, что может читать мысли…
Снизу доносятся звуки рок-музыки семидесятых годов. Спустившись, она видит, что стол уже накрыт. Лорен задергивает за собой бархатную занавеску в прихожей, но Джеймсон, шмыгая носом, проскальзывает внутрь и садится под стул. Ему обычно такое не разрешается, но Лорен не хочет прогонять собаку.
– Почти готово, – кричит отец из кухни.
Она приоткрывает окно перегородки и шмыгает носом.
– А что у нас сегодня?
– Пирог.
– Сегодня что, разве какой-то особенный день?
Она гадает, не пьян ли он, как в то лето, когда в четыре часа утра ему взбрело в голову испечь блинчики.
– Да нет, не волнуйся! – отзывается Найл.