Дочь Велеса

Следующим за ним Льетольв, расположившийся плечом к плечу с товарищем, умер, не издав ни звука — просто закрыл глаза и как будто с великим облегчением тихо выдохнул.

Оказавшийся последним Ульв тоже предпочел уйти в гордом молчании. До самого конца ярл не сводил с ворожеи равнодушного немигающего взгляда, ни движением, ни звуком не выдавая своих чувств. И лишь перед тем, как в последний раз судорожно вздохнуть, как будто отрывисто кивнул девушке. Мол, не подведи, пресветлая! Или ей это только показалось?

С предсмертным вздохом ярла неожиданно угасло и солнце. Словно вечный небесный огонь вдруг решил проводить почивших северян в их последний путь, вместе с ними пройдя по незримой тропе, уготованной каждому живущему в конце земного пути.

Скорбно застывшая в сгустившемся тяжелом мраке крипты Ялика вздрогнула, как от удара плетью, когда ее взгляд выхватил вдруг из темноты странный металлический отблеск, яркой искрой мигнувший где-то на каменной поверхности жертвенника. Источником вспышки оказался медальон. И как она раньше его не заметила? Говорил же Ульв, что Льетольв выронил украшение в тот же миг, когда прахом рассыпалось тело девушки, чья мертвая плоть служила узилищем для Моровой Девы.

Но ведь и никто из северян не обратил на него никакого внимания?

Настороженно подойдя ближе, Ялика попыталась подобрать необычный оберег, и тут же отдернула руку, порезавшись о его неожиданно острые лучи, которые, словно паучьи лапки, стремительно разбегались по сторонам из его сердцевины, прихотливо огибая орнамент выгравированных рун.

Изумленная девушка не поверила своим глазам.

Ее кровь, оставшаяся на гранях медальона, тоненькими ручейками зазмеилась вдруг к его центру и, собравшись там в крупную рубиновую каплю, будто бы подсвеченную изнутри призрачным светом, исходящим от оберега, запульсировала, к безмерному удивлению обомлевшей девушки, в такт ее сердцу. Через мгновение рубиновая жемчужина, зловеще вспыхнув напоследок, растеклась уродливой кляксой и с ядовитым шипением впиталась в тут же угасшую поверхность оберега.

Внутри у ворожеи что-то оборвалось.

Она узнала оберег.

Черное солнце.

Солнце, что освещает мертвенным светом навье царство.

С обреченной неотвратимостью Ялика вдруг осознала, что какая-то неведомая всемогущая воля, незримо скрывающаяся где-то за гранью мироздания, только что, утолив жажду ее кровью, сковала судьбу девушки неосязаемыми, невидимыми нитями предназначения, посулив ее грядущее на откуп чему-то или кому-то, не принадлежащему ни миру мертвых, ни миру живых.

Тем страшнее оказалось задуманное.

Ялика лукавила, когда говорила Ульву о том, что, проведя ритуал, связала его душу и души его товарищей со своей жизнью. Их еще только предстояло найти, в мире навьем, чтобы удержать на самой границе двух миров и не дать перейти огненную реку, с другого берега которой, уже не будет возврата. А выпитая кровь укажет ведунье путь в междумирье.

В одном девушка не солгала.

Пока она жива, у северян действительно остается надежда на то, чтобы вернуться в мир живых в плоти, вновь увидеть столь любимое ими море, направить змееголовый драккар наперерез белопенным волнам и после долгих, полных тягот и лишений странствий в чужих краях все-таки вернуться к родным берегам.

Пока она жива…

Заворочавшееся где-то под тяжело бухающим сердцем щемящее чувство тревоги и злорадно вторящее ему ощущение неотвратимо приближающегося конца чуть было не столкнули девушку в мрачную бездну глухого отчаяния. Она вдруг, как никогда остро, почувствовала всю хрупкость человеческого бытия, неминуемо заканчивающегося цепкими объятиями вековечной смерти, иногда — спасительно-милосердной, иногда — чудовищно, невыносимо жестокой и бессмысленной, но почти всегда — непредсказуемо-внезапной. Незримой тенью, скользя по следам каждого из живущих, смерть, одинаково равнодушная и к поклонениям, и к проклятиям, неотвратимо уравнивала всех перед ликом своего молчаливого величия. И что бы ни вообразил о своей природе человек, как бы ни изворачивался в нелепых попытках самоутвердиться, подчеркнуть свое пустое перед глазами вечности могущество, как бы ни старался возвыситься над остальным миром, заботливо вскармливая в душе многоголовое чудовище напыщенной гордыни, надменной заносчивости и высокомерной спеси — смерть всегда получает свое. Вдоволь наигравшись в скорбную добродетель, она подобно сумасбродному кукловоду равнодушным, точно выверенным движением перерезает нити, делавшие агонизирующую марионетку живой, и бесстрастно, словно кучу ненужного тряпья, скармливает наскучившую игрушку жадному, вечно голодному пламени хладного небытия.

Лишь каким-то запредельным усилием воли Ялике удалось отогнать мрачные, выбивающие из равновесия мысли и взять себя в руки, справившись с нахлынувшей волной меланхоличного безразличия.

Действуя скорее по наитию, нежели, полностью отдавая отчет в совершенном, ворожея аккуратно, почти нежно, подобрала оберег и одним стремительным движением убрала в котомку. Пусть там полежит. Придет время — и с этой напастью разберется.