Дочь Великой Степи

Вскоре после полуночи их сменила фракийка.

Говорит Гипсикратия

Разные люди встречались мне. Кто-то был просто прохожим, а кто-то задерживался и оставлял след в моей жизни. Кто-то шел по пути со мною рядом, пока воля Небес вела нас одной дорогой, а кто-то, натолкнувшись на меня, изменил свой путь или вообще упал в бездну небытия. И у каждого из них я старалась научиться чему-то полезному. Не только ухваткам мечного боя или другим, даже более ценным. Тем, которые победят даже самого сильного мужа. Искусствам, применимым лишь на ложе и превращающим мужчину в самца, делая его из повелителя женщины ее рабом.

Но есть умения и высшей ценности…

Я научилась слушать людей. Не просто слышать произносимые ими слова, но и понимать, что витает в разговоре между фраз, несказанное. Я научилась ставить себя на их место и предугадывать, что они сделают. И среди первых своих наставников или наставниц я отмечу Меланиппу, у которой не только выучилась бегло болтать по-эллински и на память произносить десяток стихов эллинских поэтов: знание, которое сильно тебя поднимает в глазах окружающих, но на самом деле стоит немногого. Даже то, что потом я у нее же основы чтения переняла, само по себе тоже малого стоит.

Главное – у нее я начала учиться думать. Не просто орудовать затверженными чужими словами и мыслями, но сравнивать, сопоставлять, подмечать и приходить к своему пониманию жизни.

И еще одно… Когда судьба занесла меня в Рим, там я узнала о богине-охотнице Диане и вспомнила Девану, о которой говорила моя сестра по мечу.

* * *

«Хотела же я в Ольвию попасть – вот, считай, и дошла. Два лета с лишком шла…»

Зиндра окинула взглядом широко раскинувшийся лагерь степных племен, решивших примерно наказать наглых торгашей. Ее одолевали невеселые предчувствия. Но такие опасения надлежало скрывать. Лучше всего – за внешним спокойствием и презрительной усмешкой.

Именно с такой усмешкой на лице она с другими эорпатами проезжала мимо огромных шатров и ветхих юрт, мимо сотен уже прогоревших костров. Пахло чесночной похлебкой. Еще резче был запах подгорелых лепешек, что пекут наскоро на углях. А запах жареного мяса витал лишь вокруг немногих кострищ.

Над станом разномастных отрядов, пришедших к стенам полиса, развевались на шестах сшитые из цветных лоскутьев змеи-драконы. Порывы ветра заставляли их биться, словно живых, а когда ветру вторили костяные свистульки на древках, то и вовсе казалось, будто змеи те грозно шипят…

Вдалеке кто-то горланил песню про вдову, которая так уродлива, что мужчины ею брезгуют и она поневоле пользуется мутовкой для сбивания масла. Поближе – другую песню… да не такую уж и другую: про длинное копье воина, которое все же короче некой части его тела. Из-за шатров слышались женское повизгивание и грубый гогот нескольких мужчин. Похоже, кто-то там пускал означенное оружие в ход прямо сейчас.

От костров доносились смех и ругань, на разостланном кафтане воины бросали кости. А вот уже один из них взял другого за грудки, подозревая, видать, в нечистой игре.

Зиндра чуяла смешанный с ароматом степи, ковыля, полыни и донника иной запах – едкий, ядреный смрад. Почему-то толпа воинов, собранная в одном месте, пахнет не так, как, например, кочевье или селение пахарей – и даже торжище, казалось бы, столь же пестрое, разноплеменное… Словно бы из смеси красок мастер делает новую, вот только тут из смеси терпимых запахов рождается ярая вонь…