Дочь Великой Степи

– Ваш хозяин и мой патрон Квинт Корнелий Руфус знаменит на всю республику и город тем, что в его лудусе[50] гладиаторскому ремеслу обучаются не одни лишь мужчины, но также девушки и молодые женщины, – продолжал помощник ланисты, посверкивая единственным глазом из-под кустистой брови. – Но не пугайтесь, вам придется драться тоже только с женщинами. И это умно. Потому что любой юный мужеложец из Субуры с деревянным мечом вас побьет, – усмехнулся он, – даже если вас учить не год и не два, а двадцать два! Устроители игр от Сицилии до По платят Руфусу хорошие деньги, чтоб увидеть такую диковину, как амазонки, а вот убивают вашу сестру далеко не столь часто, как мужчин. Так что радуйтесь. А вы, небось, уж решили, что вас привезли сюда рубиться с мужиками? Или, наоборот, раздвигать перед ними ляжки? Не бойтесь, мечам моих парней и так не приходится висеть без дела, хоть на арене, хоть еще где – и по ночам тоже…

Выстроенная перед ним шеренга женщин угрюмо молчала.

– Знаю, что не все из новичков хорошо понимают латинский язык. Потому говорю с вами на греческом. Но все вы должны выучить язык, на котором говорит мой патрон и ваш хозяин. – Адволант оценивающе посмотрел на своих подопечных. И не преминул добавить: – Хотя бы для того, чтоб разобраться, за что именно вас секут.

…Жить будущим гладиатрисам предназначалось в длинном каменном здании, напомнившем Гипсикратии конюшню: в полутемном коридоре два ряда дверей – одна напротив другой. Оно называлось «лудус» – не конюшня, а… «игровое заведение», что ли… Или так называется не один только этот дом, а все владение здешнего хозяина? И в какие игры тут играют, кроме гладиатуры?

Ладно, все это еще будет время узнать. Если повезет.

В малых каморках лудуса и одному-то было тесно, но рабы там жили по двое. Комнаты на одного человека предназначались для тех, кто принес клятву гладиатора добровольно; а еще – для докторов и рудиариев, тех, кто, уже получив свободу, остался в гладиаторской школе, чтобы тренировать новичков.

Гипсикратию отвели в комнату, на дубовой двери которой были выведены краской римские цифры, – лишь много позже она научится их различать. Ее обиталище имело номер двадцать три. Распахнув дверь с медным засовом снаружи, служитель что-то буркнул, подтолкнул скифянку в спину и удалился, не задвигая, однако, засов. Стало быть, гладиаторов запирают только на ночь? Это может оказаться важным…

Она осмотрелась. У противоположных стен стояли два грубоватых, основательных ложа, ножки которых были прибиты к дощатому полу. Застланы рогожными мешками, из прорех которых торчит солома; поверх – льняные простыни и лоскутные вытертые одеяла. Ни стола, ни скамей, ни сундука: этого рабам не положено. Стены комнаты были выкрашены желтой краской, потолок грубо побелен. По сторонам от двери – вбитые в стену деревянные колышки для одежды. В стене, что напротив входа, имелось узкое окно: в деревянных переплетах (важно: не железных) мутно поблескивает толстая слюда. В потолке зияет отверстие в локоть шириной, закрытое толстой решеткой (на сей раз именно железной).

Гипсикратия легла, не раздеваясь, – просто примерить, по росту ли ложе. Как уснула, сама не заметила. Скорее всего, это произошло в первый же миг.

Получив крепкий тычок, вскочила, протирая глаза. И первое, что поняла, – на дворе уже утро.

Перед ней стояла низкорослая, но мускулистая женщина в коричневой тунике, не доходившей до колен. Ей было лет на пять больше, чем самой Гипсикратии.

– Ну, очухалась? – спросила незнакомка и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Я твоя наставница, Личиска[51] меня звать. Личиска – это, ежели чего, такая зверюшка вроде некрупной собачки, но верткая и кусучая: кроликов и кур давит только так. А если и в следующий раз ты не проснешься от сигнала трубы, то отведаешь розог. Собирайся, пора идти жрать.

Ответа от Гипсикратии и не требовалось.

Когда они вошли в триклиний, завтрак уже начался. В огромном зале находилось восемь больших столов, за ними на длинных скамьях сидели гладиаторы, вовсю уминавшие густую бобовую кашу с салом. От множества одновременно говорящих людей в триклинии стоял глухой гул, однако за столом, расположенным у самого окна, все почему-то молчали. Там завтракали молодые женщины, числом примерно четыре десятка. Туда и направилась Личиска.

Наставница села на свободное место, оставленное, по-видимому, специально для нее. Гипсикратия же пристроилась с краю стола, где стояла единственная нетронутая чашка с кашей.

Сотрапезницы-гладиатрисы внимательно смотрели на новенькую, некоторые доброжелательно, но большинство – с какой-то странной усмешкой. Среди них она узнала нескольких разделявших с ней дорогу, но той бедолаги, что выпрашивала у Гипсикратии смерти от ее руки, тут не было. Скифянка мысленно пожелала удачи спасенной ей девушке, чье имя даже не узнала, и принялась есть.

Вскоре немолодой гладиатор встал и хлопнул в ладоши, давая команду к окончанию завтрака. Гипсикратия торопливо запихнула в рот последнюю ложку каши и поднялась вместе с прочими.